Голова Тараса кружилась от напряжения и ярости. Какая-то странная лихорадка трясла тело, но, закладывая ленту за лентой, он успевал кричать раненому:
— Держись, дорогой!
И тот кратко отвечал:
— Держусь, братишка.
И каждый из них в эти мгновения чувствовал кубанскую степь за собой, и станицы, полные прифронтовой тревоги, и Кавказ, который должен стать смертным рубежом для врага.
Но немцы шли и шли. В отчаянном марше они шли по этой смертной переправе, падали в воду с глухим криком и тонули — то быстро, то медленно — и, только потеряв надежду навести последний понтон, обрушили на плавни весь огонь своих пулеметов, минометов, артиллерии.
— Надо переменить огневую точку, — сказал сержант. — Отступать нельзя, но надо обмануть их.
Тарас выругался и помог оттащить пулемет и патроны на новое место.
Сержант заправил ленту, смахнул пот со лба и прижался к земле. Снаряд тяжко ухнул вправо от него.
Солдаты вновь заполнили всю переправу. Сержант со всей яростью нажал гашетку пулемета. Вокруг рвались мины, взлетали в небо песок и тина с клочьями камыша, но, кипя от ненависти, он видел только одно — эту смертную переправу и солдат, бегущих ему навстречу, и падающих в воду, и поднимающихся под его пули.
Какая-то радость вдруг запела в его душе, и он на мгновение закрыл глаза. Над переправой взвились фонтаны воды, и она рухнула от взрыва авиабомб, свалившихся с неба, полного звезд.
К берегу подошло подкрепление.
Сержант увидел на краю окопа Тараса, склонившегося над своим товарищем, застывшим у пулемета. Тарас, видимо, был ранен. Прижав левую руку к груди, он шептал сердечно:
— Держись, дорогой… Нам некуда отступать, дорогой…
СЕСТРЕНКА
Он лежал на лесной прогалине и все еще бредил атакой.
— Я тебе покажу, гадина! — шептал он обветрившимися черными губами. — Не уйдешь!
Санитарка быстро делала свое дело. Она оттащила его к кустам, и трава в том месте, где они проковыляли, стала глянцевой, сизой, как после инея.
— Потерпи, товарищ, не надо кричать, — настойчиво и мягко попросила она.
— Гадина! — все тише и тише повторял раненый, и тяжелые кулаки его медленно распустились, по острым скулам поползли блеклые пятна.
Девушка встала на колени, всмотрелась в его лицо и ощутила губами прерывистое горячее дыхание.
Перочинным ножом она разрезала голенище левого сапога. Сладковатый запах крови и пота стеснил ей дыхание. Это было новое ощущение, и она на мгновение закрыла глаза. Она перестала даже дышать: так сильно пахла кровь.
Но руки ощутили густую теплоту, и она открыла глаза. Она преодолела тошноту, подкатывавшуюся к горлу, и бережно освободила раздробленную ногу от голенища.
Отрезав штанину повыше колена, девушка резиновым жгутом перетянула ногу и остановила кровотечение.
Теперь оставалось закрыть рану. Но когда она стала это делать, руки отказались ее слушаться. Голубые жилки, подрагивавшие в густой крови, притягивали ее взгляд и вызывали головокружение.
— Боишься?
Девушка вздрогнула. Она посмотрела на раненого. Скуластое лицо его было бескровным, и губы казались еще более черными и обветрившимися. Одни глаза смотрели на девушку спокойно и понимающе. Точно это были глаза совсем другого человека.
— А ты не бойся… — тихо сказал он. — Я уже теперь ничего не чувствую. — И, опустив веки, раненый спросил: — Ее отнимут? Да?
Девушка не ответила, она быстро закрыла марлей рану.
— Значит, правда? — настойчиво повторил боец.
— Лежи, — сказала девушка. — Я посмотрю, можно ли сейчас нам пробраться к своим.
Ткнувшись носом в канаву, догорал у шоссе вражеский танк. Раскаты боя удалялись. Шипящий, придыхающий свист повисал на мгновение в воздухе, и лишь спустя минуту-две раздавалось «ух-ахр» дальнобойных орудий.
Девушка посмотрела на дорогу, и губы ее задрожали. Беспорядочно паля, мчались вражеские мотоциклисты. Она отпрянула к кустам.
— Ну вот… — растерянно прошептала девушка. — Ну вот…
За мотоциклистами ползли тяжелые танки. В асфальт впечатались следы широких гусениц. Потом все стало тихо, и только мерный шаг пехоты был слышен за изгибом шоссе.
Девушка долго и внимательно всматривалась в лицо раненого, и нежность, и сострадание, и гордость, что вот только от нее одной зависит его жизнь, овладевали ею.
У него было скуластое некрасивое лицо и неуклюжее длинное тело. Руки его, распластанные на траве, носили следы боя. Ладони были в масле и ссадинах. Девушка посмотрела на свои руки. Мягкая розовая кожа, прозрачная и бархатистая.