— Замучили машину, затаскали, гадюки, — шепчет старик и, навалясь грудью на стол, торопливо заканчивает письмо.
Потом берет конверт и медленно выводит на нем адрес сына. Обратный адрес он не указывает. Все равно никто не сможет ответить ему до тех пор, пока не прогонят немцев.
Старик отодвигает краешек занавески и смотрит на улицу. За водокачкой встает чистое и медлительное утро.
— Вставай, Ильюша, — говорит старик, — торопись.
Кочегар минуту сопит. Потом он спускает босые ноги и левой рукой снимает портянки со шнурка.
— Так как же? — спрашивает он.
— Никак, — говорит старик, — все равно никуда не пойду.
— Значит, остаешься?
— Нечего меня уговаривать, — хмурится старик. И, прикрутив фитиль лампочки, дует на огонек.
— Ну прощай, — сердится кочегар, пряча письма в подкладку фуражки. — Только я-то уж знаю, что мне теперь попадет за тебя. Скажут, уговорить не сумел… А насчет моста ты уж не сомневайся, — добавляет он, — придется взорвать. Дело такое.
— Я и не сомневаюсь, — говорит Степан Кузьмич. — Только я никуда не пойду.
— А если тебя убьют?
— Им нет выгоды меня убивать, — убежденно отвечает старик. И угрюмо смотрит в окно.
Кочегар уходит.
Степан Кузьмич взбирается на полати. Он долго ворочается там и никак не может уснуть. Вспомнился вдруг Остап, его напарник.
Остапа вызвал комендант станции и предложил вести состав до следующего перегона. Машинист наотрез отказался.
— Что скажут люди про меня? — сказал он коменданту с тоненькими усиками и бледным одутловатым лицом.
Остапа повесили у водокачки.
Ночью кто-то снял его труп, а поезд по-прежнему не ушел со станции.
Комендант угрожал пистолетом, бегал по железнодорожному поселку, искал машиниста. Люди молчали. Никто не выдал Степана Кузьмича. Никто не сказал, что он был когда-то машинистом и ему жал руку в Кремле Михаил Иванович…
Забылся наконец старик. Но в забытьи тоже продолжалась жизнь. Он видел мост, построенный Петей, и осоку, в которой прячется его сын Николай. В руках Николая длинный провод, и он напряженно смотрит во тьму.
«Все-таки придется взорвать, отец».
«Может, как-нибудь по-другому можно? — говорит ему Степан Кузьмич. — Ты все взрываешь. И паровоз мой взорвал, и водокачку».
«Что ты понимаешь? — говорит Колька. — А Остапа-то они повесили?» — вдруг спрашивает он.
И старику делается горько.
«Ну тогда скорее взрывай».
И сын соединяет провода. Он соединяет провода, а по мосту идет немецкий комендант с бледным лицом и целится из пистолета в Николая.
«Ты что же, скрываешься?» — кричит он, и усы его становятся длинными-длинными, а дуло пистолета тоже растет и превращается в пушку.
«Взрывай же! — кричит сыну Степан Кузьмич. — Что же ты ждешь?»
И, вскинув винтовку, стреляет в усталые и бесцветные глаза офицера.
А офицер все идет на Кольку и продолжает кричать:
«Ты что ж, скрываться вздумал? »
Старик просыпается. В дверь барабанят приклады винтовок.
«За мной пришли», — екает у него сердце. И он идет открывать дверь.
Солдаты входят боком, тыча в стороны дула своих автоматов.
— Пошли, — говорит комендант.
Степан Кузьмич надевает свою железнодорожную шинель и свертывает цигарку.
— Ну! — нетерпеливо говорит комендант.
— Нечего понукать, — отвечает старик, — не запряг.
И, только закурив, выходит впереди конвоя.
— Ты поведешь паровоз, — говорит комендант. — И мы тебе за это заплатим.
— Зачем мне плата? — спрашивает Степан Кузьмич. — Я довезу вас бесплатно. — И он сворачивает к путям. — Здесь ближе.
На первом пути стоит длинный состав с паровозом во главе. На платформах тяжелые танки с крестами на броне, автомашины, прожекторные установки и разобранные самолеты. Их охраняют солдаты в стальных касках.
— Ну, поторапливайся! — кричит комендант. — Ползешь как курица.
— Я старик, — говорит Степан Кузьмич. — Я уже отвык торопиться.
Комендант стискивает рукоятку пистолета так, что пальцы его становятся белыми, но пересиливает себя.
«Я знаю, что тебе невыгодно в меня стрелять», — улыбаясь, думает Степан Кузьмич и идет еще медленнее, сворачивая на ходу новую цигарку. Закурив, он всматривается в товарные вагоны.
«Семь, восемь, девять… — считает Степан Кузьмич. — Тридцать вагонов по пятьдесят человек, полторы тысячи солдат. Большая могила выйдет».