Девушка печально засмеялась. Пани хмуро посмотрел на Таули и отвернулся от нее.
— Я снимаю с тебя запрет, — важно сказал Таули.
Но Пани продолжал молчать.
— Видишь, как силен мой запрет, — засмеялся юноша и сел на нарты. — Раз так, то я расскажу тебе, черноглазая, сказку.
— Помири нас, — сказала девушка, — отец уехал к моему будущему мужу. Скоро приедут сваты, а я не хочу, чтобы он сердился на меня.
— Тогда слушай хынос. — И Таули лукаво подмигнул девушке, посмотрел на Пани и неожиданно сказал: — Очень трудно понять мою сказку сердитым людям. Помиритесь вначале, а в стойбище я расскажу вам ее.
И, крикнув собаку, Таули пошел к чумам.
Оглянувшись, он увидел: девушка опустила на плечи пастуху свои руки, а он, нарушив обет молчания, взволнованно говорил ей что-то…
— Вперед, мой друг! — сказал Таули собаке. — Вперед! Твой хвост слишком грустно опущен, в то время как бубен твой поджат. Наполним его свежей рыбой и жирным мясом, чтобы он имел более почтенный вид.
Всю зиму Таули пас стада князя Тэйрэко. Он кочевал с ними до теплых лесов, что синели между великими реками Печорой и Обью.
Еще в Комариный месяц Тэйрэко увел в стойбище Пырерко богатый няпой[30] пушнины и не возвращался.
Черноглазая Нанук одна хозяйничала в чуме. И хотя уже на трех нартах лежало готовое приданое, она продолжала шить, ожидая сватов. Однако ни отец, ни сваты не приезжали. Лишь иногда на быстрых оленях проносилась молва:
«Русские с железными палками, извергающими огонь и свинец, идут собирать луковую дань. Не платящих ее забирают аманатами[31] в деревянные стойбища Пустозерск и Обдорск».
Так говорила молва с полуденной стороны.
«Далеко в море, если идти по льдам, есть счастливая страна — Новая Земля. Там нет русских, там нет ясачных начальников, много пушного зверя и ягеля для олешков».
Так говорила молва с полуночной стороны.
Пастухи слушали молву и с тревогой всматривались в полуденную сторону. И казалось в ночи — это не кусты тальника на горизонте, а стрелецкие сотни, вооруженные страшными луками-самопалами.
В чумах старейшин всех стойбищ под глухой рокот бубнов кружились сильные и слабые шаманы, что лечили от болезней; от худых ветров — тадибеи; предсказывающие смерть — черные шаманы.
Тревожно рокотали бубны. Желтый свет падал на сумрачные лица пастухов. И в разверстую тишину тяжело падали полные значения слова шаманов:
— Духи лесов говорят: «Русские! Они идут сюда, ненця — люди больших и малых тундр!»
— Что нам делать, Таули? — все чаще и чаще спрашивала Нанук.
— Я пойду искать край света, — говорил Пани.
— А я сватов пошлю к любимой девушке, — говорил Таули и пристально глядел на Нанук.
Он так внимательно глядел на нее, что она неожиданно уходила за хворостом, хотя в чуме его было больше, чем требовалось.
Все чаще и чаще Таули говорил о любимой. Нанук смеялась над ним и спрашивала:
— Чем же ты заплатишь за нее? Где найдешь выкуп? Где взять его такому пастуху, как ты?
— Тундра полна зверя, — отвечал Таули. — Медведя, соболя, песца, лисицу и зайца я отдам за свою девушку. Видишь мой лук?
И он показывал свой лук, изрубцованный отметками.
Однажды утром он простился с Пани и, надев широкие лыжи, ушел из стойбища. Через месяц он положил перед костром Нанук по шкуре медведя, соболя, песца и лисицы.
— Зайца я не стал убивать, — сказал он.
Черноглазая девушка уже с печалью глядела на него. Она положила шкуры ему на колени и заплакала. Она плакала так долго, что Таули все понял.
Ранним утром, когда на озерах, подобно голубым лебедям, отдыхают усталые туманы, он покинул стойбище Нанук. Белая собака с длинной мордой, обнюхивая кочки, бежала впереди него, и лемминги с пронзительным свистом скрывались перед ней в своих норах.
И чтобы ноги веселее шли по сопкам, пересекая речки и болота, Таули помогал им песенками, выдуманными на ходу:
И, тряхнув сердито головой, он смотрел на солнце, такое большое, что каждому озерку доставалось по маленькому солнцу. Он пел песню, а за ней другую, пока не набредал на что-нибудь интересное.