— У князя много пастухов, — со стесненным дыханием ответил Таули. — Если убит отец Пани, я первым подожгу чумы русских.
И, крикнув на оленей, Таули вместе с юношей поехал в стойбище князя Тэйрэко.
В стойбище было тихо. Даже дети не кричали в этот жаркий июльский полдень. Долго никто не выходил из чумов, точно в стойбище кто-то умер. Но Таули зашел в ближайший чум и понял все.
Стойбище решило перекочевать подальше от ясачных начальников. Посреди чума догорал костер, а котлы, постели, посуда были сложены в кучу. В спешке люди не заметили даже русской одежды на Таули. Лишь потом они удивились, почему он так одет.
И Таули прошел к чуму Пани. Отдернув шкуру у входа, он нерешительно занес ногу в чум, но тотчас же поставил ее на прежнее место. В чуме сидела Нанук.
— Выйди, Пани, ко мне, — сказал Таули.
И Пани вышел. Он посмотрел на толмача, и лицо его стало чужим.
— Двуязыкий! Вся тундра знает, что он двуязыкий.
— Нет. Я не двуязыкий, — заикаясь от торопливости, сказал толмач.
Но Пани уже по лицу Таули понял свою ошибку.
— Спрятать его надо, — сказал Таули, — от русских. Это мой брат.
Пани показал на высокий чум, и толмач исчез в нем.
— А я уже не пастух Тэйрэко, — неожиданно грустно сказал Пани. — Теперь я возьму своих олешков и пойду искать край земли. Мне тяжело здесь одному, — вздохнул он.
— Она? — кивнул головой Таули на чум Пани.
— Она… — сказал Пани.
— И что ей надо здесь! — сердито сказал Таули, и уши его от волнения порозовели, а на бровях появились росинки пота.
— Она сказала, что любит нас двоих и не знает, кто лучше. Она сказала, что если приедет отец, то ее отдадут за какого-нибудь старика, и что лучше к смерти сватов послать, чем идти за нелюбимого.
— Ха! — насмешливо ответил Таули и резко отдернул занавеску.
В чуме, у маленького костра, положив голову на колени, плакала девушка, и Таули не посмел ей, по-детски сгорбившейся, сказать злое слово. Две длинные косы спустились вдоль ее стана. Кончики их, украшенные золотыми монетками, лежали на латах[32] у самого костра.
— Нанук… — тихо сказал Таули, отводя взгляд от глаз девушки.
Нанук подняла глаза и, улыбаясь сквозь слезы, сказала:
— Там… на краю земли, Пани, есть народ такой… смелый… Там женихи воруют невест… Правда это?
— Правда, — сказал Пани, старательно глядя в костер.
— Я хотела бы жить там… Меня бы, может, кто-нибудь украл тогда… Кто-нибудь из вас… — тихо сказала девушка.
Таули хотел подойти к ней, но, подобно дикой важенке, она вскочила и уже у выхода, гневно трепещущая, гибкая, тронула указательным пальцем свои губы и с тихим отчаянием прошептала:
— Эх вы!.. — И выскочила из чума.
Пани вышел вслед за ней. Таули устало опустился на шкуры, закрыл глаза и вспомнил песенку, с которой бродил от стойбища к стойбищу, тщетно пытаясь забыть девушку с черными глазами:
Меркло небо в мокодане[33], летели ветры над чумом, наступала солнечная ночь. Солнце не закатывалось. Оно стояло в северной стороне, и Таули думал о солнце, о Нанук и никак не мог заснуть.
Уже утром в чум вошли Пани и толмач. Лица их были сумрачны.
— Не надо об этом думать, Пани, — сказал Таули, посмотрев на толмача. Приподнимаясь, он побледнел от предчувствия беды. — Это же неправда? — спросил он дрожащим голосом, еще на что-то надеясь.
Толмач отрицательно покачал головой.
— Это правда, — еле слышно произнес он и осторожно положил на доски перед костром обломанный лук с оборванной тетивой. Весть о смерти отца и тяжелой болезни матери…
— Отец… Мать… — тихо сказал Таули и прижал к груди обломок лука.
Немного спустя он заплакал и покинул чум.
…Вернулся он уже ночью следующих суток, голодный и почерневший от горя. Не успел он, однако, поесть, как в стойбище влетела упряжка князя Тэйрэко.
Тэйрэко остановил ее посреди стойбища, и загнанные олени, хрипя, повалились наземь. Никто никогда не видел почтенного князя в таком виде. Малица его была разорвана. Косой шрам пересек левую щеку, а единственный глаз был наполнен ненавистью и страхом.
Пастухи и охотники окружили его, но, увидев среди них Таули, Тэйрэко закричал:
— Вон! Сейчас же уходи из моего стойбища! Твой отец погубил меня. Он не захотел платить русским ясак, и они отобрали у меня все аргиши! Все мое богатство. Вон! Твой отец нарушил обычай предков. Он сказал тебе, что твоя будущая жена — моя дочь Нанук!