И мужчины зароптали. Они выхватили ножи и окружили Таули. А Тэйрэко кричал, точно его резали:
— Пусть придет смерть! Пусть придет смерть!
Но тихий, удивленный голос Пани устыдил разгневанных пастухов и охотников:
— Над твоим стойбищем всю весну летели лебеди, князь Тэйрэко. Многие из них обронили перья над твоим чумом. Лебеди принесли тебе счастье на своих крыльях. Неужели ты хочешь потерять его, позвав смерть?
И пока пастухи думали, что им делать, он увел Таули к себе.
— Бежим, — прошептал он, — нарты мои полны мяса, упряжка резва. Теперь-то мы найдем край земли. И толмача с собой возьмем.
Он помолчал, с гордостью всматриваясь в лицо друга, и выскочил из чума. Обратно он вернулся с Нанук. Лицо ее было печально.
— До долгой встречи, Таули, — сказала она тихо. — Завтра приедут сваты от шамана. Так сказал отец…
— Что ж, — сказал Таули, — и у шамана есть шкура, которую нужно сделать мягкой.
Девушка заплакала.
— Не плачь, — сказал Таули. — Когда мы узнаем, кого ты любишь всего сильнее на свете, то украдем тебя раньше, чем шаман поднесет свои жирные губы к твоим щекам… Запомнишь ли это ты в своем сердце?
— Запомню, — сказала девушка.
Черные пятна огневищ да поломанные шесты чумов увидел на месте родного стойбища Таули. Палки от таганов указывали на восход. Туда увели русские людей…
Таули, сжав кулаки, ходил по чумовищу и молчал.
— Не надо так, — говорил Пани. — Ты ругайся, и будет легче.
Таули молчал, но по щекам его катились слезы.
И любимая собака его ходила за ним и обнюхивала огневища. У одного из них она присела и, высоко задрав голову, завыла в звонкое морозное небо.
Луна казалась матовой, заиндевевшей. Пани погладил собаку по голове и сказал сочувственно:
— Свой чум узнала. Беду чует. Едем на восход.
Таули подошел к собаке и увидел между ее лап старую отцовскую ступочку для растирания краски. Край ступочки был отбит, а дно потерялось.
— Отец, — прошептал Таули, — отец…
В низком сосняке на берегу Оби они нашли чум старого Окатетто.
— Поживи у меня, — сказал старик толмачу, выслушав Таули.
— Я им отомщу за все, — сказал Таули и, простившись с толмачом и Окатетто, напомнил: — Будет пожар, не забудьте взять поострее ножи и пики…
Ночью Таули и Пани уже были у ворот Обдорска. Пани сунул в руки стрельцу шкуру зайца, и тот, подумав, что это песец, пропустил ясачных самоедов в город.
На площади Таули увидел костер. У костра сидели стрельцы, охраняя пленных бунтовщиков, отказавшихся платить луковую дань в цареву казну. Ежечасно на крыльцо приказа выбегал дьяк и торопливо кричал:
— Сядэев!
Стрельцы выхватывали из толпы ясачного и волокли его в приказ. Через минуту-две оттуда доносился звук батогов и человеческий вопль.
Полумертвого карачея выталкивали с крыльца, и он отползал в сторону, оставляя на снегу кровавые лохмотья своих одежд. Вновь выбегал дьяк и вновь кричал:
— Лагеев!
И стрельцы, подобно ястребам, кидались в угрюмую толпу, отвечавшую визгом и плачем женщин.
Крадучись, узкими улицами Таули и Пани обошли приказ. В маленькое оконце, забитое решеткой, они увидели обдорского воеводу Тайшина. В углу на камнях горел костер.
Отсвет пламени падал на белое лицо человека, сидевшего на скамье. Длинная прямая борода ниспадала на его широкую грудь. Лохматые брови были нахмурены, а красноватые веки вздрагивали, точно от холода.
Приподняв лицо с едва заметной горбинкой на тонком носу, воевода Тайшин провел тяжелым взглядом по оконцу, и старческие губы его пошевелились. Пани поежился от этого взгляда.
— Подвесить! — неожиданно взвизгнул Тайшин, и дьяк, что-то писавший гусиным пером в своей книге, вздрогнул и торопливо перекрестился.
Палач в красной рубахе через крюк в потолке продернул пеньковую веревку. Один конец ее змейкой упал у коротких ног воеводы, другим концом палач связал за спиной руки ясачного. Это был старик с редкими седыми волосами. Спокойно дав связать себя, он вдруг упал наземь и что-то залепетал. Он подкатился к ногам воеводы и стал целовать носки его сапог.
Воевода, не глядя, пнул его в лицо и вновь взвизгнул:
— Подвесить!
Быстро рванув веревку, палач поставил старика на ноги и медленно стал свертывать свободный конец ее в кольцо.