А неняги в изумлении наблюдали эту сцену, и один из стариков сказал:
— Таули дружит с русскими?
— С хорошими русскими, — ответил Таули. — Он меня от смерти спас. Когда меня жгли железом, он первый пожалел меня там, в деревянном чуме русских. Это он открыл мне ворота русского стойбища, чтобы я убежал на родину.
— А сколько у русского олешков? — спросил все еще недоверчиво старик.
— Он совсем безоленный, — сказал Таули, — у него никого нет на свете, кроме его родины.
— Пусть остается с нами! — закричали неняги.
— Если он безоленщик, то пусть остается с нами, — закивал головой и старик.
Кто-то, выбежав из чума, принес разукрашенную малицу и надел ее на Миколу взамен ледащей шубейки. Микола был так высок, что малица не закрыла даже его колен.
А старая женщина достала из лукошка своего родового божка с бисеринками вместо глаз и повесила его на шею Миколы.
И Микола, утирая еще не запекшуюся кровь со своих губ, растерянно улыбался и, точно оправдываясь, говорил ненягам:
— Я на Русь пошел, а в Березове меня поймали. Вместе с оружейным обозом в Обдорск к Тайшину на расправу отправили… А тут захватили этот обоз ваши… Думал, убьют… А вы хорошие, стало быть…
Янко Муржан перевел слова Миколы, и неняги, тронутые теплотою их, окружили беглого стрельца, тормошили его, дарили ножи, звали в гости, называли другом, а он растерянно улыбался и говорил единственное слово, знакомое ему на их наречии:
— Тарем! — что означало «ладно», «пусть будет так».
С рассветом войско Таули двинулось в дальний путь. Нарты, груженные оружием, порохом и товарами, перехваченными у русских, медленно поползли к горам Пай-Хоя. Олени выбивались из сил, и неняги сами запрягались в нарты и помогали упряжкам. Семнадцать пленных стрельцов, связанных в цепочки, шли позади няпоя, и в лицах их было тупое безразличие.
Дорога шла вверх по течению Оби. Не успевая за няпоем, русские падали. Их поднимали ударами бичей обозленные неняги.
Таули на семи белых ездовых быках объезжал няпой. Он подбодрял ненягов шуткой, поговоркой, веселым смехом. Но, подъехав к хвосту няпоя, Янко Муржан указал на пленных. Высокий неняг, с квадратным лицом и большим ртом, ударом бича рассек русскому щеку.
— Дохлая крыса! — кричал он.
Русский падал. Он был слаб. Он падал и, плача, поднимался. Сквозь заплатанную ряднину штанов желтели его голые колени. Таули подъехал к ненягу, спокойно взял из его рук бич и, остановив русских, сказал:
— Слушаются они тебя?
— Худо слушаются, — сказал неняг и побледнел.
Губы Таули дрогнули. Он узнал в неняге Хэсако, доверенного пастуха князя Тэйрэко. Таули криво улыбнулся, но сделал вид, что Хэсако он не помнит.
— А больно им от твоих ударов? — спросил Таули.
— Их надо перерезать всех до одного, — сказал Хэсако. — Они князю служат.
— Ха! — сказал Таули и, изо всей силы взмахнув бичом, ожег спину Хэсако.
Неняг пошатнулся и схватился за нож. Янко Муржан, подойдя сбоку, ударом кулака обезоружил его. Окровавленная кисть Хэсако беспомощно повисла вдоль тела, и он, свалившись, упал лицом в снег.
Таули освободил пленных от веревки и сказал Янко Муржану:
— Скажи русским, что они свободны. Пусть возьмут у нас пять олешков и знают, что Таули не палач и не обдорский воевода. Пусть они возьмут и этого неняга, поднявшего руку на пленных. Обдорск, луце, тара! (В Обдорск, русские, надо!) — крикнул он ошеломленным пленникам.
И, гикнув на свою упряжку, Таули вместе с Янко Муржаном поехал вперед.
Догнав свой няпой на сопке, Таули оглянулся. Русские, вскочив на нарты, гикая и свистя, неслись на юг, в страхе оглядываясь на Таули.
— Ишь ты, — сказал Таули, довольно улыбаясь, — нас испугались.
И потом, на больших беседах у широких костров, он охотно рассказывал историю о том, как его испугались русские.
— Вот так, — говорил он, — нас испугались.
Грозная песня ненягов летела по тундрам, как ветер, рожденный в месяц Большой Темноты.
А молва летела во все концы, озаряя надеждой угрюмые лица пастухов, охотников и рыбаков:
«Это я, Таули, сын Пырерко, по прозванию Неняг, говорю устами молвы! Нам нечего терять, хасово и неняги! Среди гор Пай-Хоя жду я вас на последний бой с князьями, многооленщиками и русским царем. Мы сбросим с плеч тяжелый ясак. Мы вернем обратно наши земли, наши пастбища, реки и озера. Пусть сдохнет от черной хвори русский царь! Пусть смерть почует в постели каждого ясачного начальника! Торопись к горам, народ ненця, если нищета и горе надоели тебе».