— Ой, беда! — покачал головой Окатетто. — Таули даже остяков ненягами сделал.
Но Таули, казалось, оцепенел от горя. Он упал лицом на шкуру и молчал.
Как только великая ночь опустилась над тундрой, Таули послал к стойбищам русских, к Обдорску и Березову, к Пустозерску и Тобольску, самых верных и смелых юношей — хитрых, как песцы, смелых, как комары, и увертливых, как нерпы в воде.
Они вернулись вместе с Пани и Нанук, вырученными из беды, успокоив Таули вестью о том, что русские боятся идти в горы. И только березовский князь, безумный и смелый воевода, друг царя, решил во что бы то ни стало поймать Таули. Он готовил сотню для усмирения ненягов.
Таули под видом ясачного сам съездил в Березов и убедился, что это правда. Он позвал Миколу, Янко Муржана и Пани. Он долго думал о том, как лучше победить русских. Но Микола сказал:
— Надо их сюда привести. В тундре наши робеют.
— Хорошее слово, — сказал Таули. — Я поеду в Березов и приведу сюда русских.
— Господи, — засмеялся Микола, — да кто тебе поверит? Вот если бы я пошел к воеводе…
Таули недоверчиво посмотрел на русского.
— Ну, если ты не друг мне, то я не пойду, — обиделся Микола.
— Что ты, друг?! — смутился Таули. — Я-то верю, да жирный ты, однако. Скажут: у ненягов отъелся.
Микола рассмеялся. Он и впрямь не походил на мученика.
— Я пешком пойду, — сказал он, — может, и поисхудаю.
И, не долго думая, он разыскал свою рваную шубейку и на нартах уехал в Березов.
Ложась спать, Таули наказал Янко Муржану послать ненягов за князем Тэйрэко.
— Он русским продался, — сказал Таули.
Янко Муржан вышел из чума. Он передал слова Таули ненягам и пошел в гости на край стойбища. Он и не догадывался, что князь Тэйрэко, боясь мести, сам приехал в стойбище в рваной малице и на полумертвой упряжке.
Полный мрачных предчувствий, ходил князь Тэйрэко по шумному стойбищу ненягов. Войдя в чум старика Окатетто, он долго сидел на шкурах и рассказывал о том, как пытают ненягов русские на дыбе, на крючьях, как ставят печати смерти на лбах самых непослушных ненця.
— Мою бабу они убили, — сказал Окатетто, — но я не боюсь русских. Видишь, сколько на моем луке крестиков?
Тэйрэко посмотрел на лук и закрыл глаза.
— И я не боюсь русских, но когда тебя, Окатетто, называет остяк вонючим самоедом, стерпишь ли ты это?
Старик растерянно посмотрел на князя. Подумав, вскочил со своей постели и вырвал из ножен узкий, как шило, нож.
— Кто назвал меня вонючим? Остяк? Где он?
— Остяков немного среди ненягов. Таули верит Янко Муржану, и они погубят его, — сдержанно ответил князь Тэйрэко, — всех нас погубят остяки и тунгусы. Они предадут нас русским.
Окатетто сурово поглядел в лицо Тэйрэко, но князь не опустил взгляда. Он еще тише и спокойнее сказал:
— Ночью и тунгусы, и остяки спят…
Но Окатетто не стал ждать ночи. Обида была столь велика, что требовала немедленной мести. Окатетто выскочил из чума и у первого же широкого костра закричал:
— Слушай, ненця! Тунгусы и остяки называют нас вонючими… Стерпим ли мы обиду? Янко Муржан называет нас вонючими…
Позабыв под красной стрелой восстания давнюю междоусобную вражду, неняги вновь вспомнили о ней. Они рванулись с обнаженными ножами в чумы и под безумный визг детей и женщин вытащили трех остяков и Янко Муржана к широкому костру посреди стойбища. Янко Муржан был широк в плечах, статен ростом и силен, но кричал он, как растерянный, недоумевающий ребенок:
— Что мы сделали худого? За что? Мы ни словом не обидели вас, ненця…
Он кричал, он спрашивал, продолжая с недоумением стряхивать со своего могучего тела охваченных слепой ненавистью ненягов:
— За что? Мы ни словом…
Он не получил ответа. Чья-то гневная стрела прорвала ему щеку и заткнула рот. Чей-то нож вспорол малицу от живота до груди. Янко Муржан упал на взбитый снег, но окровавленные губы его, казалось, продолжали безмолвно спрашивать: «За что?»
Потрясенные его неожиданной смертью, неняги оторопели. Они оставили в покое остяков, и гнев их, вспыхнувший так неожиданно, погас.
А в это время к костру уже подъехали Таули, и Пани, и Нанук. Они подошли к Янко Муржану, и Таули посмотрел в глаза ненягов. Те опустили глаза.
Таули встал на колени перед убитым и поцеловал его в лоб, наполовину прикрытый иссиня-черными волосами.
— Прости, друг, прости, Янко, — сказал он и впервые за всю свою жизнь заплакал. Потом встал и, окинув взглядом ненягов, с тихой яростью спросил: — Кто посмел внести раздор в наше великое племя безоленщиков и бедняков? Кто окупит нам смерть нашего товарища неняга? Кто? Я спрашиваю вас…