— Так напиши ему такое слово, чтобы он боялся нас всю жизнь, — сказал Таули.
— Это очень трудно сделать, — ответил поп, — но я попробую.
И, выслушав обиды ненягов на царя, поп написал краткое, но выразительное послание о том, что отныне, по слову Таули, все люди тундр отказываются платить большой ясак. А если царь этим недоволен, то пусть не сердится: все его стойбища в тундрах неняги обратят в золу.
— Еще напиши, чтобы нас русские не обманывали, что мы готовы жить с ними в мире и торговать с ними, если они с добрыми мыслями к нам приедут, — сказал Таули, прислушиваясь к визгу нарт за чумом. — И еще напиши, что с начала времен земля была наша и мы хотим по-своему жить на ней. Пусть не сердится, что многих людей его перебили. Мы теперь не боимся его, и на нас нельзя сердиться.
Поп закончил послание, а Таули нарисовал под ним свое родовое клеймо — оленью кочку с тремя волосками на макушке.
— Теперь отдай это царю, пусть он пришлет ответ, — сказал Таули. — Шкур мы тебе дадим. Русские с тобой уедут.
И в ту же ночь Таули отправил пленных на Русь. По долгу гостеприимства он дал мяса русским на дорогу, много оленьих упряжек, и недалеко от лесов, на большом купеческом пути, неняги оставили их.
— Усть-Цильма — стойбище недалеко, — сказали неняги и возвратились обратно.
А в это время семь старейшин судили князя Тэйрэко. Они сидели вокруг широкого костра, и лица их, иссеченные нищетой, горем и старостью, были бесстрастны. Тронутые временем белые волосы их имели зеленоватый оттенок. Прежде чем сказать что-нибудь, они думали, беззвучно шевеля губами, точно пробуя слово до того, как произнести его. Князь Тэйрэко сидел напротив выхода из чума, и связанные руки его лежали на коленях. Черные вены набухли пониже запястий. Ежась от предсмертной стужи, Тэйрэко не смел смотреть на старейшин, на самого древнего из них. И когда кто-либо из них обращался к нему, Тэйрэко вздрагивал.
— Зачем ты обманул старого Пырерко, не выполнив своего обещания отдать в жены Нанук его сыну? — спрашивал старейший из судей и протягивал к костру дрожащие руки, точно хотел погреть их у огня.
Тэйрэко молчал.
— Зачем ты предал русским людей, говорящих на языке ненця? — спрашивал после долгого молчания старик.
Тэйрэко вздрагивал и молчал.
— Зачем ты дружбу завел с обдорским воеводой, с березовским воеводой?
Тэйрэко вновь вздрагивал и молчал.
— Ты убил друга ненягов Янко Муржана, — сказал старейшина и поправил ногой веточку в костре. — Хороших остяков мало на свете, а ты отнял у нас хорошего остяка. Кто нам вернет его?
Тэйрэко опустил на колени седеющую голову и заплакал.
— Слезы твои лживы. Они мертвая вода из гнилого озера, — сказал старик. — Горе тому, кто тебе поверит.
Старик замолчал, посмотрел на старейшин, и каждый из них произнес одно и то же слово:
— Смерть!
— Смерть!
— Смерть!
И Тэйрэко вздрагивал при каждом слове. Наступила тишина. Тэйрэко обвел взглядом судей. Тщетно старался он увидеть на лице хотя бы одного из них выражение сочувствия! Все было напрасно. Он оглянулся.
— Прощай, дочь, — сказал Тэйрэко и опустил поседевшую голову.
Судья посмотрел на Таули.
— Мы ждем твоего слова, Таули, — сказал один из них.
И Таули сказал:
— Если у могилы невинно убитого человека большую ночь и большой день будет жить убийца, человек с черной совестью и темной душой, то все благородство и честность перейдут в душу живого. И если невинно убитый простит убийцу, то счастье никогда не покинет племена, живущие в этой тундре.
— Это правда, Таули, — сказали старейшины, — твои слова мудры, как свет солнца.
— Пусть неняги привезут тело Янко Муржана, — продолжал Таули, — пусть они поставят его гроб на тягловые нарты, и пусть князь Тэйрэко большую ночь и большой день возит их за собой вместо оленей. Пусть он стоит рядом с ними, не отходя от них ни на шаг, чтобы все знали, как мудры обычаи старины и как тяжело наказывают за убийство у нас, говорящих на языке ненця.
Это было страшное наказание.
Презрение падало на человека до самой смерти его. Даже дети имели право плевать ему в глаза, а женщины — бесчестить его.
И старейшины сказали:
— Прости его, Таули. Подари ему смерть…
Но Тэйрэко перебил их речь. Он сказал:
— Я принимаю это наказание.
И неняги привезли мертвого Янко Муржана, и освобожденный от веревок Тэйрэко втащил гроб в свой чум и уснул рядом с ним, состарившись за ночь на десять лет и побелев окончательно.