Утром большое кочевье ненягов двинулось на Березов.
— Запомните, люди, — сказал Таули. — Мы покорились русским. Мы пришли сдавать ясак. Когда русские заберут ясак, мы выходим из деревянного стойбища и поджигаем его со всех сторон… Запомнили ли вы это, неняги?
— Запомнили! — ответили неняги.
И они тронули свои упряжки. Последним в этом большом няпое шел Тэйрэко. Выбиваясь из сил, он тянул за собой тяжелый гроб с мертвым Янко Муржаном.
Со скрипом и скрежетом затворились на ночь городские ворота Березова. Колокола на звонницах постепенно утихали. Последние звуки замерли, отнесенные ветерком.
Воткнув бердыши в притоптанный снег, у сторожевых костров сидели стрельцы, укутанные в овчинные тулупы. В узких бойницах городской стены маячили белые квадраты снега. Дыхание застывало на бородах стрельцов, и они, сидя на корточках, поругивали мороз и пели негромко песню.
— Тише, братцы, — неожиданно донеслось до бойницы, — ясачные приехали.
Стрельцы прислушались, и под желтым отсветом огня их лица стали напряженными. Издалека донеслось сухое цоканье оленьих копыт и краткие окрики проводников. Вскоре широкоскулое лицо показалось в оконце, прорубленном в воротах.
— Ясак, — прохрипел человек, — пропустите.
— Не велено пущать, — сказал стрелец, взяв бердыш. — Ночуйте там.
Человек скрылся. Стрельцы, взяв бердыши и пищали, припали к бойницам, наблюдая за тем, как самоеды ставят чумы, разжигают костры и режут оленей на еду, гортанно крича на своем диком языке.
Утром семь старейшин ненягов с обнаженными головами вошли в город. В приказной избе они упали на колени перед воеводой, и каждый из них держал в руках по шкуре лисицы или песца.
— Прости нас, — сказали они, — прими подарки от нас…
— Верно, знатно вас Митька проучил, — засмеялся воевода и погладил свою раздвоенную бороду, такую большую, что она закрывала всю грудь. — Знатно? А? — грозно спросил воевода.
— Знатно, знатно, — торопливо согласились старики.
— А где Таули ваш? — спросил воевода.
— Убили… — сумрачно уставясь на кривые ноги воеводы, ответили посланники ясачных.
— Собаке собачья смерть, — осклабился воевода и добродушно прикрикнул: — Вставайте, вставайте! Знаю вашу покорность. До поры до времени.
И хитрым купеческим взглядом оценив богатые подарки, брезгливо отшвырнул их ногой.
— Прими, воевода, — тихо сказали старики. — Зачем сердишься?
Воевода ухмыльнулся.
— Ладно уж, — сказал он, — беру. Последний раз вам верю. Больше не будет моей милости. Всех перевешаю, а к покорности приведу. Так-то…
Старики, пятясь, вышли из приказной избы.
А во дворе приказа дотошные приказные дьяки уже принимали ясак. Они прищуривали опухшие глаза, по сто раз осматривали песцовые шкуры на свет, проводили жадными пальцами по меху, кричали без толку и клялись именем государя, что их обманывают карачейские морды на каждом шагу. Воевода сидел в приказе и принимал недоимщиков. Они падали перед ним на колени, кланялись черными головами, и он крепким своим кулаком учинял над ними расправу, если они били ему челом, не подарив по песцовой или лисьей шкуре. Он ставил в книге сумму долга и заставлял карачея макать указательный палец в чернила и делать отпечаток в толстой книге.
К обеду государевы амбары до отказа были заполнены серебристыми кипами песцовых шкур, черно-бурые лисицы и голубые песцы лежали в другом амбаре. Горы оленьих туш и шкур чернели во дворе.
Дьяки, считая, охрипли от жадности. И только к сумеркам утихли их голоса.
Воевода на радостях приказал выкатить две бочки водки. Ясачные выпили их и пошли смотреть диковинные ружья русских, извергающие каменные ядра, огонь и дым. Стрельцы заряжали аркебузы мокрыми пыжами, чтобы напугать самоедов на будущее. Пощупав руками аркебузы, неняги осматривали их со всех сторон и при каждом выстреле падали наземь от восхищения и испуга.
Таули в рваной малице, с лицом, испачканным сажей, шатаясь, ходил с Пани по городу. Он нашел застенок, но в нем никого не было. Подойдя к ненягам, веселым от огненной воды, он тихо произнес какое-то слово, и враз пьяные отрезвели. Поодиночке они покидали площадь перед приказом, торговые ряды и скрывались в узких улицах.
А когда наступила ночь, полная тоскливой тишины, Таули подошел к городским воротам и кивнул ожидавшим его ненягам. Неняги связали ключаря, заткнув ему рот куском оленьей шкуры. Таули трижды выстрелил в узкие оконца приказной избы.
Испуганные стрельцы со всех концов сбежались к площади, но было уже поздно. Неняги покинули город, подожженный с десяти сторон. Толстым бревном они подперли ворота, и стрелы, гневно звеня, снимали со стен обезумевших русских.