Ислантий не успел ее разглядеть, выходя во двор покормить собак. Савонэ осмотрела комнату и села на пол у порога.
Двое суток Савонэ не выходила из комнаты и не разговаривала ни с кем. Ислантию наконец это надоело. На четвертый день он повел ее на склад.
Дымчатые шкуры голубых песцов, пушистые хвосты бурых лисиц висели посреди склада. Отсвечивали серебром меха зайцев и нерп.
— Много, — удивилась Савонэ.
— Это ли много! — сказал Ислантий и подвел ее к синей занавеси. — Вот посмотри.
У Савонэ заблестели глаза. На стеллажах сверкали солнцем медные котелки, зеленые эмалированные кружки, сизым морозом отливающие винчестеры, темные пачки табака. Отрезы сукон — синих, алых и желтых, кипы добротных палаток, полозья для нарт, ящики мыла, белоснежных галет, сахара и плиточного чая. А за стеклянными витринами переливались яркие шелковые ленты.
Савонэ смотрела счастливыми глазами на все эти сокровища и шептала:
— Какой ты богатый, русский поп!
— Ну вот и работа тебе. Стекло почисти, шкуры потряси.
Он подал ей тряпку и ведро. Она принесла снегу и стала протирать витрины. Ислантий, сидя за книгой записей сданной пушнины, искоса наблюдал за ней.
— Когда ты, поп, разбогател-то? Знаю — бедно жил.
— Ну вот еще, — сказал Ислантий, — это советской власти товар. Я только сторожу от худых людей.
— Правда. От хороших людей зачем сторожить!
Они продолжали работу, думая каждый о своем.
Потом приехали охотники, наполнили склад новостями.
— Что слышали ваши уши? — спрашивал Ислантий, замечая, как Савонэ спряталась за тюки пушнины в углу склада.
— Много новостей, хозяин. Товарищ Кузнецов где?
— Спит товарищ Кузнецов.
— Скажи ему: Халиманко за Камень побежал, батраки сказывали.
— Пусть бежит.
— Он Савонэ убил. Боится.
— Пусть боится. За Камнем тоже тунсоветы.
— Еще слух слышали. Выучей Семка батраку голову попортил.
— Веселое дело. Судье работа есть. Ну, выбирайте товар.
Охотники забрали муку, охотничьи припасы, по дюжине пачек нюхательного табаку и уехали.
Чудесная жизнь развернулась перед старой Савонэ.
В одну из длинных полярных ночей подъехали к фактории несколько няпоев — поездов оленьих упряжек. На нартах лежали бревна, кирпичи, железные трубы, доски.
Сто строителей сопровождали этот груз, весело ругая сорокаградусный мороз и тундру. Это не мешало им хвастаться, что они здесь построят тундровую столицу.
— Назло надменному соседу здесь будет город заложен, — продекламировал курносый парнишка.
— Здесь соседи хорошие, — сказала Савонэ. — Раньше тунгусы были сердиты на наших пастухов, а теперь ничего. Тунгусы тоже олешек пасут.
— Я это Пушкина читаю, — сказал паренек.
— Пушкина? Может, и правда у него худые соседи были, — сказала Савонэ и пошла на склад перебирать товар. Она считала теперь это своей обязанностью. Во время работы ее не мучили воспоминания. К тому же она не осуждала Халиманко, потому что закон тундры древен и мудр. Если бы она не любила когда-то тунгуса, на нее не упал бы уголь.
Кончив работу на складе, Савонэ обходила чумы строителей. Днем они взрывали аммоналом вечную мерзлоту, клали фундамент, а ночью ставили срубы. Тут были женщины: татарки, ненки, русские и даже одна калмычка, — и, несмотря на то, что они были замужем за мужчинами чужой национальности, они от этого не были менее счастливы.
Савонэ приходила в домик фактории и спрашивала Ислантия:
— Скажи, поп, почему я худо жила?
— Так надо было царю и церкви. Однако клянусь, старуха, что ты скоро поймешь советскую власть. Поняла меня?
— Нет, — чистосердечно признавалась Савонэ.
— Пойми главное, что Халиманко трусливый заяц, а остальное потом поймешь.
— Ладно, — сказала Савонэ.
Новый, пахнущий сосновым бором двухэтажный дом стоял в лесах. Поодаль подводили фундамент под баню. С фонарями «летучая мышь», не обращая внимания на мороз, плотники заканчивали установку стропил. В одной из начерно отделанных комнат спешили столяры. Никто не оставался бездеятельным. Даже ребятишки нашли работу. Они показывали Савонэ самые лучшие в мире щепки.
Савонэ запасала дрова, чувствуя себя ответственной за хозяйство фактории. Руки ее, не привыкшие к безделью, энергично наводили порядок на складе, и даже самовар Ислантия в ее руках закипал быстрее.