Он приехал в колхоз «Нгер Нумгы» и зашел к учителке.
— Пиши, — сказал он, — скорее пиши, а то раздумаю.
И она написала ему заявление. Яптэко подписался в спрятал бумажку на груди.
— Спасибо, — сказал он, — большое спасибо. — И, не попив чаю, уехал в свой чум.
Там он проспал трое суток, выпил тридцать стаканов чаю, полбутылки вина и сказал:
— Теперь можно и в колхоз идти.
…Вот каким был Яптэко Манзадей.
Когда же его принимали в члены колхоза, он дал всем слово, что будет работать хорошо, а к тому же обучит всех ребят игре в шахматы.
— А когда же женишься? — спросили колхозники.
— Женщины — коварный народ, — сказал Яптэко, — я их боюсь.
Он посмотрел на Тоню Ковылеву и смутился.
ОЛЕНИ ГОСПОДА БОГА
Работая почтальоном, Яптэко Манзадей пришел к обидному выводу, что его колхоз «Нгер Нумгы» является самым бедным колхозом на всем земном шаре.
Даже писем в колхоз приходило мало, и то лишь председателю Явтысому да русской учителке Тоне Ковылевой.
В каждом номере окружной газеты про колхоз писали, что он «тянется в хвосте», что там «оппортунистические весенние настроения» и что «надо в корне ликвидировать все это, для того чтобы колхоз стал богатым».
— Не хочу я жить в таком худом колхозе! — сказал как-то на собрании Яптэко Манзадей.
— Ха! — сказали колхозники.
— Э! — сказал Явтысый.
— А ты возьми да сделай его богатым, — сказала Тоня Ковылева. — Ты все можешь сделать, если захочешь.
Яптэко задумался.
— Правда, — сказал он.
Колхозники улыбнулись.
— Ишь ты!
Но Яптэко добавил:
— Если меня просит колхоз, то я это сделаю. Мы будем самыми богатыми на всем земном шаре.
После этого собрания прошло много месяцев. Все уже давно забыли о словах Яптэко и только изредка над ним шутили:
— Когда же ты нас богатыми-то, Яптэко, сделаешь? А?
Яптэко молчал, а подумав, серьезно говорил:
— У нас в стаде два раза по тысяче олешков. Их будет еще столько же, если я захочу.
И, объезжая со своей почтовой сумкой стойбище за стойбищем, Яптэко все время думал о том, как выполнить свое обещание.
Наконец долгожданный миг наступил.
Стоял веселый, весь пронизанный солнцем июль. Легкий ветерок нес над тундрой бледно-голубые паутинки, окутывая ими кусты и опуская их в озера. Ожиревшие куропатки лениво кричали на Яптэко, вспугнутые его нартами. И даже лемминги — тундровые мыши — свистели не так резко, разморенные солнцем.
Но Яптэко не замечал ничего этого. Лоб его, покрытый непривычными морщинами, сосредоточенное выражение лица и нетерпеливое подергивание вожжей — все говорило о том, что Яптэко занят какой-то необычайной мыслью.
Дело в том, что сегодня в одном из стойбищ Яптэко узнал о Тёпке Ханзерове.
— Э, — сказал Яптэко пастухам, когда узнал о Тёпке Ханзерове, о смерти его хозяина и об Усть-Куломском монастыре. — Э, — сказал Яптэко и, быстро раздав почту, поехал совсем в другом направлении, чем ему полагалось ехать.
Накануне революции монахи Усть-Куломского монастыря обратили свои капиталы в оленьи стада. Они и мзду с самоедов брали оленями. Стада свои они отдавали на выпас многооленщикам, говоря:
— Это олени господа нашего Исуса Христа. Смертный грех падет на того, кто украдет хотя бы одного олешка, ибо заповедь божья гласит: «Не пожелай жены ближнего твоего, ни раба его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего, елико суть ближнего своего».
Тёпка Ханзеров был честным батраком обедневшего князя Солиндера.
И хотя Солиндер ни разу не говорил батраку о том, что «воровать оленей господа нашего Исуса Христа грешно», Тёпка Ханзеров не пожелал ни горбатой жены Солиндера, ни раба его — своего товарища-батрака, а волов и ослов князь Солиндер почему-то не держал.
— Они хлеба много жрут и походят на медведей. Олешек еще перепугают, — как-то, объясняя заповедь бога, сказал Солиндер Тёпке.
Как бы то ни было, за двадцать лет оленье стадо Усть-Куломского монастыря выросло в четыре раза. Солиндер успешно скрывал его от советской власти. И только однажды ему пришлось отдать тысячу оленей по суду своим батракам. С тех пор он стал еще осторожнее и там, где не помогала резвость ног, применял хитрость.