Подошел широколицый парень в кожаной фуражке. Дед уступил ему кончик бревна и сердито насупил брови.
— Что ж это, между прочим, прораб шляется, а бревно, на котором сидит, не замечает. А бревно, между прочим, гниет с прошлого года!
Прораб вынимает папиросы «Дели» в жесткой коробке и торопливо закуривает.
— Иннокентий Иваныч, — говорит он певуче, разводя руками, — ну за что вы мне кровь пущаете? Ну? То в газете, то в райкоме, то на собраниях. Да разве ж я один на свете могу за всем усмотреть? Вот ведь вы какой, Иннокентий Иваныч.
— И театру строишь третий год, а плотники пьянствуют. А?
— Да что вы, Иннокентий Иваныч! — говорит паренек и пытается встать с бревна. Но старик кладет ему на колено руку, и тот не решается приподняться. — Ну хоть бы в санаторию уехали на годик, — с тоскою заканчивает прораб.
— Вам бы только планы раскидывать, — сердито говорит Иннокентий Иванович, нюхая табак. — Какие дома ты на улице Восьмого марта выстроил? В таких домах честным людям жить совестно. Я тебе еще припомню это.
Старик неожиданно замолкает и отводит взгляд на реку, задумавшись о своем твердом решении написать о прорабе большую заметку в газету, чтоб ему было стыдно на весь город.
Потом говорит «пока» и, ссутулившись, идет по крайней улице неторопливой стариковской походкой. В конце улицы он видит тундровый тальник, покрытый бурой листвой, небольшой залив и плещущихся в нем гусей и уток, лодку, на носу которой, старательно вглядываясь в воду, сидит дед Аксен, балагур, пьяница и отчаянный рыбак.
Иннокентий Иванович подходит к пологому илистому берегу залива и кричит, сложив руки лодочкой:
— Аксен! А Аксен!
Дед Аксен отвечает:
— Угу! Сей минут.
Но проходит и пять, и десять, и пятнадцать минут, а он по-прежнему сидит на носу лодки, вытянув шею и глядя в воду. Губы его быстро-быстро шевелятся, точно он заклинает водную стихию.
Иннокентий Иванович садится на зеленую траву бережка, подальше от воды, и вынимает тавлинку, посматривая на солнце, большое, рыжее, нездешнее. «День долог, город большой. Торопиться некуда», — думает Иннокентий Иванович, жмурясь от зеркальных блестков ряби.
…Пятьдесят лет тому назад он сидел вот на этом же берегу и думал о своей жизни. Немереные водные просторы лежали перед его глазами. Пойдут по ним пароходы, рыбацкие баркасы, норвежские лесовозы. «А что, если из голодной Усть-Цильмы перебраться сюда, — подумал Иннокентий Иванович, — поставить кузню, проезжий двор, а зимой торговать с самоедами? Глядишь, и минет нужда мою семью, в которой мал мала меньше».
Через год перевез Иннокентий Иванович кузню и поставил ее на крутом яру, чтобы дым был виден издалека. Еще через год поставил дом и назвал свое урочище Белая Щель, или Белощелье.
Проходил год за годом, оброс Иннокентий Иванович диким волосом, стал угрюмым, как и небо, висевшее над ним, разучился говорить и только ночами мечтал со старухой о богатом подряде по кузнечному делу.
Поплывет по Печоре финский траулер, вдруг — стоп. Испортился важный механизм. Что делать? Капитан и штурман бегают по палубе, размахивая руками и матерясь. Заметив дымок кузни, они спускают шлюпку и просят Иннокентия Ивановича исправить механизм. Иннокентий Иванович сначала не соглашается, говорит, что у него и без того работы хватает, но его берут почти силой. Осмотрев механизм, Иннокентий Иванович говорит, что поломался гребной винт. Капитан бледнеет. Штурман тоже бледнеет. Матросы уныло опускают головы.
Тогда Иннокентий Иванович говорит: «Ладно» — и берет подряд.
Вместе с матросами он неделю кует гребной винт. Они куют его без устали, как черти, дни и ночи, и наконец заказ готов.
Капитан благодарит Иннокентия Ивановича и насыпает ему полную шапку золота…
Но ни один пароход с поломанным винтом не останавливался на реке, ни одно судно, карбас или шхуна не нуждались в кузне Иннокентия Ивановича, и только в гражданскую войну белогвардейская карательная экспедиция заставила кузнеца чинить пулеметные замки и моторные лодки, не заплатив даже за работу.
— Ничего, старуха, наступят и для нас золотые деньки — выстроят люди вокруг моей кузни город, и мне работа найдется.
И эта последняя мечта настолько овладела Иннокентием Ивановичем, что он все чаще и чаще стал выходить на бугор и всматриваться в туманные берега Печоры, ожидая плывущих на поселение людей.
Даже ночами снились ему караваны судов, нагруженные богатыми домами поселенцев.
Пароходы бросали якоря против его кузни. Люди в инженерских фуражках выходили на берег и спрашивали Иннокентия Ивановича: