— Зачем, хозяин, к Обдорску идем? — спросил горбатый старик Ванюта.
— Здесь плохой ягель, — сердито ответил Яли.
Батраки переглянулись.
Шли стада.
Чем ближе к Камню, тем холоднее дул ветер. Через две недели на горизонте показались сопки и крутые горы.
Делюк Вань с Яли решили отблагодарить тадебциев — добрых ветров, сопутствующих их бегству. Они приказали заколоть пять жирных оленей, поставили несколько бутылок мутной водки, и началось пиршество. Крепко выпив, они обнимали своих пастухов и мычали о будущем счастье. Они представляли его таким: по огромной тундре из края в край качаются рога оленьих стад, всего сто тысяч оленей, — это олени Яли; сто тысяч и у Делюк Ваня. И выпасают эти стада сто батраков.
Не побоялись бы тогда и советской власти. Подарили бы русским начальникам по десять голубых песцов и стали бы почетными князьями, самыми богатыми князьями во всех тундрах.
Долго пировали хозяева и батраки. Недели две. Когда же протрезвились, увидели: быстро тают снега.
— Камень переходить надо, — сказал Яли.
— Теперь никакая власть нас не догонит, — засмеялся в ответ Делюк Вань.
Пастухи быстро и осторожно погнали стада по берегу горной речки. Вслед за ушедшими стадами вел аргиш с женщинами, детьми, чумами и продовольствием старик Ванюта. Он улыбался своим мыслям, часто нюхал табак и громко, так, что отвечало эхо, чихал. Яли не понравилось веселое настроение пастуха.
— Чему радуешься, глупая голова?
— Радуюсь, хозяин, что хорошо Камень проходим, а ты мне десять олешков за работу прибавил.
— Так, так, — успокоился хозяин и даже попросил табаку.
На обдорскую тундру перешли к ночи. Когда же рассвело, Делюк Вань ворвался в чум друга:
— Беда, Яли! От Сибири люди идут.
Дрожащими руками Яли натянул на себя малицу, вышел из чума и, упав на запряженные нарты, вместе с Делюк Ванем поехал к югу. Там, охватив весь горизонт, точно кусты, качались оленьи рога.
Впереди мчался толстый седой старик с багровым лицом. Он подъехал к запыхавшимся друзьям и испуганно выдохнул:
— Много лет жизни!
— И тебе богато жить. Куда едешь?
— От худой власти ухожу. За Урал. Здесь везде колхозы. Вся Сибирь в колхозах. За Камнем лучше, говорят.
Яли посмотрел на Делюк Ваня и вдруг заорал:
— Дохлый ушкан! Кто мне советовал ехать за Урал? К Обдорску? Кто сказал, что здесь нет советской власти?
— Я не говорил. Это у тебя поганые мысли ходили.
Толстяк понял все. Он безнадежно махнул рукой и повернул обратно.
Понял и Яли, что не вырваться из тугого кольца приближающейся беды. Ночью он собрал аргиш, с тоскою посмотрел на широкие просторы обдорской тундры, сжал плечи…
И двинул аргиш со стадом за горы, на старые тропы.
ДЕРЕВЯННЫЙ ПРОФЕССОР
Старый Хосей любил свою родину. Она была велика и обильна. Она простиралась, по его мнению, до края земли, и на самом краю ее находились Архангельск и Москва — города, сделанные из дерева и серебра. В одном из серебряных чумов, наверное, и жил старик с голубыми глазами, носивший странное имя — профессор. Профессор со своими помощниками — рыжей девушкой и длинноногим студентом, — проезжая стойбище, взял к себе в проводники Хосея и ездил со своей экспедицией по тундре, копал ямы в земле и собирал камни и растения.
— Зачем это, товарищ, — с почтением спрашивал Хосей, — или дела в Москве мало?
— Здесь, милейший, есть каменный уголь и свинцовая руда, — отвечал профессор и, довольный находкой, поглаживал гребешком свою бороду.
— Я побольше таких камней видел, — удивлялся Хосей, — а какая от них польза! Ягель не растет, за деньги не продашь.
— Здесь можно проложить шахту, — говорил профессор, — и тогда все вы будете богаты.
И он так настойчиво расспрашивал Хосея о каменном угле, что тот повел экспедицию в горы Пай-Хоя, и профессор, отбив молотком камешек от скалы, сказал, что это горючий сланец.
— Ты ценный помощник науке, — сказал он Хосею, — и я тебя премирую за это.
Так они ездили по тундре, изучали почву, слой вечной мерзлоты, ископаемых. Вечерами девушка ловила по радио Москву, а длинноногий студент, любивший фотографию, из корня тундровой березы вырезал фигурку человека. Хосей внимательно следил за его работой и удивлялся его умению. С каждым днем корень принимал все новые и новые очертания, пока не превратился в изображение профессора.
— Надо только голубые глаза сделать, — говорил студент, масляной краской подкрашивая белки.