Отзвучала последняя нота, и голова моя поникла над клавишами.
Эсме провела рукой по моим волосам.
"Всё будет хорошо, Эдвард. Всё обернётся к лучшему. Ты заслуживаешь быть счастливым, сын мой. Судьба должна быть к тебе справедлива".
— Спасибо, — прошептал я. Как бы мне самому хотелось в это поверить!
"Любовь не всегда приходит в удобной упаковке".
Я горько усмехнулся.
"Перед тобой стоит сложная задача, но ты, наверно, единственный на земле, кто обладает всеми качествами, чтобы справиться с ней. Ты — самый лучший, самый замечательный из нас".
Я вздохнул. Каждая мать думает о своем сыне то же самое.
Сознание того, что всё могло кончиться трагедией, не умаляло радости Эсме. Она всё равно была счастлива оттого, что после всех этих долгих лет моё сердце, наконец, пробудилось и ожило. Она думала, что я навсегда останусь одинок...
Неожиданно для меня мысли Эсме приняли несколько шутливое направление:
"Если она действительно такая умница, какой ты её считаешь, то ей никуда не деться — она ответит тебе взаимностью. — Эсме улыбнулась. — Но по-моему, она не слишком-то сообразительна, если не видит, какой ты великолепный подарок судьбы!"
— Перестань, мам, не то я, глядишь, ещё покраснею, — поддразнил я её. Но должен признаться — шутка Эсме подбодрила меня.
Элис засмеялась и заиграла верхнюю партию "Heart and Soul", а я, улыбнувшись, подыграл знаменитую простенькую гармонию. Потом порадовал сестру виртуозным исполнением "Chopsticks"[4].
Она захихикала:
— Ах, как бы я хотела, чтобы ты рассказал, почему смеялся над Роуз! — Тут Элис вздохнула. — Но вижу, что от тебя не дождёшься.
— Не-а.
Она дёрнула меня за ухо.
— Оставь его в покое, Элис, — пожурила Эсме. — Эдвард настоящий джентльмен.
— Но я хочу знать! — захныкала Элис, рассмешив нас своим нытьём.
— Для тебя, Эсме, — сказал я и заиграл её любимую пьесу — безымянную дань их с Карлайлом любви, немеркнущей уже многие годы.
— Спасибо, дорогой. — Она вновь сжала мои плечи.
Пьеса сидела у меня в пальцах, поэтому её исполнение не требовало особой сосредоточенности. Вместо этого я думал о Розали, которую, образно выражаясь, плющило от унижения в гараже, и тихонько ухмылялся.
Я совсем недавно впервые испытал на собственном опыте всю силу ревности, и мне стало немного жаль Розали. Отвратительное, мучительное чувство. Вот только ревность её была какой-то никчемной, совсем не такой, как моя. Собака на сене, да и только.
Меня занимала мысль: а какова была бы жизнь и личность Розали, если бы она не всегда была самой красивой? Была бы она счастливее, если бы её самым главным качеством была не красота, а нечто более ценное? Была бы она менее эгоцентрична, более чувствительна к несчастьям и радостям других? Впрочем, что толку строить догадки — ничего ведь не изменишь. Она всегда была прекрасней всех. Даже будучи человеком, она жила в лучах всеобщего восхищения собственной красотой, и ей это казалось естественным. Больше того: Розали превыше всего ценила, когда ею восхищались, обожали и всячески добивались её внимания. Став бессмертной, она ничуть не переменилась.
Так что ничего удивительного, что она была жестоко оскорблена в своих ожиданиях, когда я сразу не упал к её ногам, как это делали все прочие мужчины. Нет, я, как таковой, был ей совершенно не нужен. Но она ожидала, что я всё равно должен был её боготворить, и моё упорное равнодушие к её прелестям выводило её из себя. Она привыкла быть желанной.
С Карлайлом и Джаспером было по-другому — они оба имели возлюбленных. Я же не имел никаких привязанностей и при этом упорно не поддавался её чарам.
Я полагал, что старинные обиды были забыты, что Розали смирилась с моим упрямством.
И так оно, по всей вероятности, и было... пока я не встретил ту, чья красота очаровала меня так, как не смогли пленить все прелести Розали.
Она ведь была убеждена, что если уж её красота не смогла меня покорить, то никто на свете не в состоянии тронуть моё сердце. Она впала в форменное бешенство с того самого момента, когда я спас жизнь Белле — видимо, при помощи своей острой женской интуиции она догадалась о том, о чём я тогда и сам ещё не подозревал — о моей зарождающейся любви.
Её смертельно оскорбило, что я нашёл какую-то жалкую девчонку, человека, более привлекательной, чем она, Розали.
Я снова был вынужден подавить желание расхохотаться.
И хотя мнение Розали о Белле меня не слишком волновало, оно всё же вызывало у меня лёгкую досаду. Розали считала девушку дурнушкой. Как она могла так думать? Она что — ослепла? Просто непостижимо. Глаза Розали, несомненно, были затуманены ревностью.
— О, — неожиданно сказала Элис. — Джаспер, знаешь что?
Я понял, чтó она увидела, и мои пальцы замерли на клавишах.
— Что такое, Элис? — спросил Джаспер.
— На следующей неделе Питер и Шарлотта будут здесь, по соседству, и собираются навестить нас! Не правда ли, как мило?
— Что с тобой, Эдвард? — спросила Эсме, почувствовав, как напряглись мои плечи.
— Питер и Шарлотта собираются в Форкс? — прошипел я Элис.
Она закатила глаза: — Успокойся, Эдвард. Это же не первый их визит.
Я стиснул зубы. Это как раз-таки их первый визит со дня приезда Беллы, а её сладкая кровь притягивает не только меня.
Элис нахмурилась при виде моего изменившегося лица.
— Здесь они охотиться не будут, и ты это прекрасно знаешь.
Но названый брат Джаспера и маленькая вампирша, его подруга, не были такими, как мы; они охотились обычным образом. Пока они находились поблизости от Беллы, доверять им было нельзя.
— Когда? — спросил я у Элис.
Она недовольно надула губки, но ответила:
— В понедельник утром. Никто не причинит вреда Белле.
— Это точно, — согласился я и отвернулся от неё. — Ты готов, Эмметт?
— Я думал, мы отправимся утром?..
— Главное, чтбы мы вернулись в воскресенье до полуночи. А когда мы отправимся — я предоставляю решать тебе.
— Ладно. Вот только попрощаюсь с Роуз.
— Конечно. — Учитывая, в каком настроении сейчас Розали, прощание не займёт много времени.
"Ты точно рехнулся, Эдвард", — подумал мой старший брат, направляясь к задней двери.
— Что верно, то верно.
— Сыграй для меня ещё раз новую пьесу, — попросила Эсме.
— Для тебя — всё, что угодно, — согласился я, хотя сердце защемило — ведь мелодия придёт к концу, а вместе с ним вернётся непонятная и неутолимая тоска... Я немного поколебался, а потом достал из кармана крышечку от бутылки и положил её на пустой пюпитр. Мне стало чуть легче — помогло воспоминание об услышанном от неё "да".
Я кивнул себе и начал играть.
Эсме и Элис переглянулись, но никто из них ничего не спросил.
— Тебе никто не говорил не играть со своей едой? — крикнул я Эмметту.
— Эй, Эдвард! — прокричал он в ответ, улыбнувшись и помахав мне. Медведь, воспользовавшись тем, что он отвлёкся, процарапал своей тяжёлой лапой грудь Эмметта. Острые когти разодрали рубашку и проскрипели по каменной коже.
Медведь громогласно заревел.
"О чёрт, эту рубашку подарила мне Роуз!"
Эмметт рассвирепел и в свою очередь зарычал на разъярённого зверя.
Я вздохнул и присел на валун поблизости. Это может занять много времени.
Но забавы Эмметта уже подходили к концу. Медведь предпринял последнюю попытку оторвать Эмметту голову. Тот только расхохотался: сильнейший удар мощной лапы отскочил, и медведя отбросило назад. Гризли в отчаянии заревел, а Эмметт, по-прежнему хохоча, зарычал ему в ответ. Так они стояли и рычали друг на друга — медведь на задних лапах был на голову выше Эмметта. Мой брат бросился на зверя; их тела, сплетясь, упали на землю, повалив при этом старую, крепкую ель. Рычание медведя захлебнулось и оборвалось.
Спустя несколько минут Эмметт притрусил туда, где его ждал я. Его рубашка была изорвана и испачкана кровью и еловой живицей, к которой прилипли клочья меха. Всклокоченные космы тёмных вьющихся волос могли бы украсить любое огородное пугало. Зато судя по широкой ухмылке на лице Эмметта, брат был доволен обедом.
4
Для того, чтобы исполнить эти две пьесы, необязательно вообще уметь играть на фортепиано.