Они только что прошли мимо директора, и Бен чуть не споткнулся, когда Доминик у него за спиной пробормотал:
– Прикол, при-кол.
Бен едва не задохнулся от смеха и ужаснулся сам себе. Он не посмел обернуться, но улыбнулся Доминику, когда они проходили мимо рядов складных сидений в актовом зале. Пока мистер О’Тул громогласно читал молитвы перед залом, полным детей, а учителя с мольбой поглядывали на них, Бен больше не чувствовал себя одиноким. В классе он даже поднял руку, когда мистер Болгер задал вопрос, и отметил, что ладони у него больше не потеют.
Он был рад, что тетушка не спросила, с чего это он так доволен собой, – похоже, ей было достаточно самого факта. Ночью он никак не мог заснуть от предвкушения, словно был канун Рождества. Возможно, скоро он узнает, кого повстречал Эдвард Стерлинг за время своего последнего исследования и что они ему поведали. Но когда Бен торопливо вошел в школьный двор, даже не дожидаясь, пока тетушка скроется из виду, Доминик развел пустыми руками.
– Мой отец рассмеялся.
– В смысле?
– Он велел передать, жаль, что у тебя нет этой книги, он дал бы тебе за нее годовой запас карманных денег. Он позвонил своему другу, который торгует антикварными книгами, и тот сказал, что за всю жизнь не встречал ни единого экземпляра. С тем же успехом можно искать прошлогодний снег, так сказал мой отец.
Глава пятая
Зато у Бена появился в школе настоящий друг, чего никогда не бывало в Старгрейве. Тетушка позволяла ему оставаться у Доминика дома, куда заходила за ним, возвращаясь с работы в налоговой инспекции. Должно быть, она была довольна, что больше не приходится работать в обеденный перерыв и что у него в Норидже появился кто-то, кроме нее. Родители Доминика одобрили Бена, а вот ему понадобилось время, чтобы привыкнуть к ним. Миссис Миллиган то и дело предлагала ему перекусить без всякой системы, наверное, потому что мистер Миллиган находился в вечном движении: даже во время обеда он мог схватить книгу с буфета, со стула, с дюжины других предметов мебели, которыми были набиты комнаты маленького дома, и, расхаживая взад-вперед, словно актер на репетиции, принимался читать вслух.
– Вы только послушайте, – начинал он, поднимая к потолку широкое лицо и прикрывая глаза под кустистыми рыжими бровями. Он как будто не читал, а нюхал страницы, пока у матери Доминика не лопалось терпение, и она не набрасывалась на него, словно терьер на добычу: понадежнее упираясь в пол короткими ногами, она всем телом толкала мужа к столу, наклонив голову так, что подбородок сливался с крепкой шеей.
– Их мозгам пища нужна не меньше, чем их утробам, – слабо протестовал он, пока жена изымала книгу, ворчливо приговаривая:
– Не прививай детям свои манеры.
Когда Бен впервые пришел в книжный магазин Миллигана, он увидел, как тучный мужчина с портфелем, переваливаясь с ноги на ногу и спотыкаясь о булыжники, удирает от магазина, словно испуганный пингвин, а мистер Миллиган кричит ему вслед:
– Задержите этого человека, он зарабатывает неправедным трудом! Где полиция? А ну-ка покажи им ту страницу, которую ты не хотел, чтобы я читал вслух, – загромыхал он, и коммивояжер перешел на неуклюжий бег. – Вот, никакого уважения ни к книгам, ни к людям, – сказал мистер Миллиган Бену, впуская его в магазин. – Можешь читать все, что способен осилить, при условии, если у тебя чистые руки.
Так Бен провел почти все лето. Он прочел все мифы, все легенды и фантастические истории, какие сумел найти, частично из-за того, что тетушка не одобрила бы, а еще кое-что из научной фантастики, которой увлекался Доминик, и научная фантастика потянула за собой книги по астрономии. Исследования пространства и времени, фотографии далеких звезд и светящихся точек, о которых было доподлинно известно, что это скопления тысяч звезд, наполняли его благоговейным трепетом, граничившим с восторженным страхом. По временам он даже бывал рад, когда миссис Миллиган спасала его от размышлений, принося из дома миску хлопьев или сэндвич с омлетом. На мистера Миллигана тоже можно было положиться в этом смысле: он то зачитывал вслух какой-нибудь отрывок перспективным клиентам, то пытался отговорить покупателей заказывать книги, которые лично он не одобрял, то выуживал из их памяти имена авторов и названия, – все это в такие моменты, когда мысли Бена принимали уж слишком мрачный и темный характер.
Однако по вечерам в постели отвлекать его было некому, особенно с началом осеннего триместра, когда с каждым днем смеркалось все раньше. Уже скоро в воздухе стала ощущаться осенняя прохлада, и ему казалось, что лето не смогло предотвратить ее наступление, как дневной свет не может сдержать натиск ночи. Ночи все удлинялись, и у него было такое чувство, что темнота разрастается. Он не понимал, почему его так тревожат усиливающийся холод и темнота, он даже не был уверен, что ежевечерняя молитва перед фотографией семьи сильно помогает. Каждый вечер отражение неба в зеркале туалетного столика, на котором стояла фотография, делалось все темнее. Один раз ему показалось, что небо вовсе исчезло, не сумев сдержать наступление звездной пустоты, и тогда он молился изо всех сил.
Каждый вечер он выбирался из кровати, чтобы помолиться уже после того, как тетушка подтыкала ему одеяло, но он не подозревал, что она его слышит, пока она не повела его к отцу Флинну. В то воскресенье часы перевели назад, чтобы дать ночи лишний час. Может быть, по этой причине церковная служба показалась ему какой-то далекой, священник и его помощники неспешно совершали обряд, и их молитвы, как и ответы паствы, трепетали под арочными сводами, словно пойманные птицы. После мессы Бен попытался потихоньку удрать с церковного крыльца, однако тетушка заставила его подойти к священнику.
– Спасибо за прекрасную мессу, – сказала она.
– Все мы стараемся изо всех сил, мисс Тейт. – Святой отец до середины обнажил в улыбке мелкие ровные зубы и дежурно потрепал Бена по голове. – Но ведь не юному Бену это объяснять, верно?
Бен испугался, уж не догадался ли святой отец по его лицу, что во время службы он витал в облаках, и мысли в ужасе поскакали врассыпную: чудная служба в большой луже, месса-масса, массовое месиво…
– Хочу, чтобы ты знал: я восхищаюсь тем, как ты несешь свой крест, – сказал ему священник.
– На самом деле, отче, именно об этом мы бы и хотели поговорить, – сообщила тетушка Бена. – Об этой трагедии.
Лично Бен ни о чем не хотел с ним разговаривать.
– Мои двери всегда открыты, – заверил священник.
Наверное, зимой у него в доме ужасно холодно, подумал Бен, силясь сдержать усмешку, но никто на него не смотрел.
– После мессы я всегда пью чай, а это, как и все остальное в жизни, лучше делать в компании, – продолжал святой отец.
Дом священника находился в конце улицы, где стояли спаренные дома, разделенные садиками, и ряд невзрачных магазинчиков. Дверь им открыла престарелая экономка, чью жилистую шею украшало ожерелье с огромными бусинами, похожими на желуди.
– Еще одну чайную чашку, – беззаботно велел ей святой отец, – и, как мне кажется, нам понадобится стакан молока.
В гостиной, перед выложенным изразцами камином, в котором потрескивали угли, выстроился ряд из нескольких стульев, а перед ними стоял еще один. В углу комнаты под старым граммофоном возвышалась гора пластинок.
– Ты сядь сюда, – велела Бену тетушка, подтолкнув его к стулу напротив места священника, а сама присела на краешек соседнего с ним. – Надеюсь, вы сумеете все ему объяснить, отче.
– Полагаю, для того я и нужен. А о чем речь?
– Как и было сказано, о трагедии. Он еще не прожил ее, хотя никто этого от него и не ждет. Просто я слышу, как он молится за них, словно у него сердце разрывается. Господь же не хочет, чтобы дитя испытывало подобные чувства?
– Не стоит рассуждать о том, чего именно хочет Господь, мисс Тейт. Меня учили, что у нас может уйти целая вечность, чтобы лишь начать подозревать о части его намерений. – Священник кивнул на Бена. – Может быть, наш маленький солдат захочет рассказать нам своими словами, что именно он чувствует?