Бригадный генерал поднялся. На лице его было напряжение, вызванное долгим и внимательным наблюдением за экраном. Он был явно недоволен видом и словами сержанта. Голос его тем не менее звучал спокойно и уверенно.
— Олл раит, отключите его и ведите сюда, — скомандовал он.
Подполковник справа от генерала протянул руку, нажал кнопку и произнес в микрофон: — Выпустите дублера!
Люди, сидевшие в огромном высоком ангаре, вскочили на ноги и побежали к угловатому приземистому металлическому боксу в центре помещения. Распахнулась металлическая дверь. В нес вошли два сержанта и военврач. Провода и датчики были осторожно отсоединены от тела сержанта Ферриса. Врач пощупал его пульс, поднял веко и заглянул в расширенный зрачок. Приложив ухо к груди, послушал гулкие удары уставшего от чрезмерной работы сердца. После этого Ферриса осторожно положили на носилки.
Врач подошел к окруженному свитой генералу, глядящему на лежащее на носилках обессиленное тело.
— Он в полном порядке, сэр. У него было нечто вроде галлюцинаций, но сейчас он вполне вменяем.
Генерал кивнул.
— Я могу поговорить с ним?
Военврач кивнул, и восемь затянутых в форму людей направились к носилкам, цокая подковками башмаков по бетонному полу ангара. На левом плече каждого была эмблема, указывающая на их принадлежность к Подразделению Космических Технологий ВВС США. Они приблизились к носилкам, генерал нагнулся и внимательно посмотрел в лицо сержанта Майка Ферриса.
Глаза Ферриса были теперь открыты. Он повернул голову, встретился взглядом с генералом и слабо улыбнулся. Лицо его было изможденным, бледным, заросшим. На нем отчетливо читались следы мучений, одиночества, страданий, причиненных более чем двумя сотнями часов заключения в металлической коробке. Вот именно так выглядел после шока каждый тяжелораненый, виденный генералом.
И хотя он не знал Ферриса… точнее, не знал лично, ибо до того, как дать добро на эксперимент, тщательно изучил все шестьдесят машинописных листов его дела, теперь он чувствовал, что знает его очень хорошо. В течение более чем двух недель он пристально наблюдал за сержантом по телевизору, изучал его более тщательно, чем когда-либо один человек изучал другого.
Генерал напомнил себе, что сержант заслужил медаль. Он сделал то, чего до него не делал никто. Он оставался в одиночестве в течение двухсот восьмидесяти четырех часов во время инсценированного полета на Луну в коробке размером пять на пять, в которой в точности воспроизводились все условия полета. Датчики и сенсоры передавали информацию о самочувствии «космонавта». Они измеряли его кровяное давление, контролировали сердечную деятельность и интенсивность дыхания. Кроме того, они дали цепную информацию о точке, в которой человек может сломаться, о пределе, после которого он уже не в состоянии выносить одиночество и начинает искать пути борьбы с ним. Это был тот самый момент, когда сержант Феррис начал нажимать сигнальную кнопку.
Генерал заставил себя улыбнуться.
— Ну как вы, сержант? Полегче?
Феррис кивнул.
— Мне уже лучше, сэр, спасибо.
Генерал чуть помедлил, прежде чем задать следующий вопрос.
— Феррис, — спросил он, — что с вами было? Где, вы считали, вы находились?
Феррис устремил взгляд в высокий потолок ангара, вспоминая случившееся.
— В городе, сэр, — ответил он. — В городе, где не было людей. Ни души. Не хотел бы я попасть туда снова. — Он повернул голову в сторону генерала. — Что со мной было, сэр? Я свихнулся?
Генерал кивнул врачу.
Тот негромко сказал:
— Просто нечто вроде кошмара, порожденного одиночеством, сержант. Видите ли, мы можем набить желудок человека концентратами. Мы можем закачивать кислород и удалять отходы жизнедеятельности. Мы можем снабдить человека книгами, чтобы он мог отдохнуть и чем-то занять свободное время.
Стояла тишина, и все смотрели на врача.
— Есть только одно, что мы не в состоянии подменить. И это основная потребность человека. Голод по общению с себе подобными. Это барьер, который мы не можем пока преодолеть. Барьер одиночества.
Четыре человека подняли носилки с Майком Феррисом и понесли их через ангар к гигантской двери. Они вынесли его в ночную тьму к поджидающей машине скорой помощи. Феррис взглянул на висящую в небе огромную луну и подумал, что в следующий раз все будет на самом деле. Не железная коробка в ангаре, а космический корабль. Но он был слишком усталым, чтобы додумать эту мысль до конца.
Его осторожно подняли и стали задвигать носилки в глубь машины, и в этот момент Феррис совершенно случайно коснулся рукой нагрудного кармана. Там было что-то твердое. Он сунул руку внутрь.
Дверца машины захлопнулась, и он остался в тиши и темноте. Заработал мотор, и машина тронулась. Он был слишком усталым, чтобы думать о том, что было в его пальцах, всего в футе от лица.
Всего лишь билет в кино… и только. Билет в маленький кинотеатрик в пустом городе. Билет в кино, подумал он, и этот билет, лежал в его кармане. И пока мотор машины убаюкивал его, пока мягкое покачивание не заставило его закрыть глаза, он крепко сжимал билет.
Утром надо будет задать кое-кому несколько вопросов. Утром надо будет сложить воедино все эти дичайшие куски сна и реальности. Но это все утром. Сейчас он слишком устал.
МОГУЧИЙ КЕЙСИ
В районе Нью-Йорка, который известен как Бруклин, есть большой, чрезвычайно запущенный, заросший травой и бурьяном стадион, который, когда о нем упоминают (а в наши дни это случается крайне редко), именуют Тиббетс Филд. Когда-о этот стадион был родным домом для команды, известной, как «Бруклинские Доджеры»:[31] бейсбольной команды высшей лиги, вошедшей впоследствии в Национальную лигу.
Как мы уже упоминали, Тиббетс Филд сейчас — это прекраснейший бетон да ряды трухлявых скамеек на трибунах, служащих домом лишь теням да воспоминаниям. В его угнетающе пустом гигантском пространстве не заметно никакого движения, лишь высокая трава чуть шевелится: и там,» что называлось раньше «инфилд»,[32] и там, что называлось «аутфилд»,[33] да ветер свистит сквозь щели щита объявлений у бывшего спортзала и завывает в простейших балках трибун.
В свое время здесь кипели страсти, да и «Бруклинские Доджеры» в свое время гремели. В последние же годы существования команды жители Флэтбут Авеню, отзывались о ней коротко и недвусмысленно: «клячи».
Объяснялось это тем фактом, что игры, проведенные «Доджерами» за пять лет существования, никак нельзя было называть зрелищными. В последний же год, будучи членом Национальной Лиги, они выиграли ровно сорок девять встреч. А к середине августа этого года любая группа зрителей более шестидесяти шести человек уже называлась на Тиббет Филд толпой.
После чемпионата того года команда вылетела из лиги. Это событие вряд ли стоило стенаний и горестных воплей, оно лишь подчеркнуло тот факт, что болельщики любят победителей и быстро забывают неудачников. Люди, готовые выложить деньги, предпочитали ехать в центр, на «Поло Граундс», чтобы посмотреть «Гигантов», или трястись через весь город на «Янки Стадиун» и хлопать «Янки», или же провести врем а в кино или кегельбане. «Доджеры», из сезона в сезон занимающие самые низкие места в турнирной таблице, никому не были интересны. Можно лишь пожалеть о забывчивости энтузиастов бейсбола, поскольку, наверное, лишь очень немногие помнят те чудесные полтора месяца последнего сезона «Бруклинских Доджеров», когда они гремели вовсю. Впрочем, тот сезон они начали вполне обычно. Они начали его как клячи, и каждый болельщик «Доджера» произносил это слово отчетливо и сочно. Однако в течение полутора месяцев энтузиасты бейсбола только о них и говорили. Причиной тому был один вполне конкретный игрок команды.
Было все так: некогда на бейсбольном поле имело место весьма необычное явление. Этим явлением был левша по имени Кейси.