Было восемь утра, когда длинный сверкающий черный лимузин подъехал к складу подержанных автомобилей. Гарвей, услышав, что кто-то подъехал, вышел из конторы и пошел навстречу лимузину. Он немедленно заметил, что его вел шофер с телосложением Микки Харгитея.
На заднем сиденье неподвижно сидел человек, съежившись и скрывая лицо за воротником. Но открылась передняя дверь, и из автомобиля вышел маленький энергичный человек с хищным лицом.
Он многозначительно кивнул Гарвею, оглядел машины и, подняв бровь, показал на «форд».
— Я полагаю, это та машина.
Гарвей кивнул.
— Эта детка.
— Детка?
— Это американское выражение, — объяснил Гарвей. — Мы все называем детками.
Он посмотрел на черный лимузин за спиной маленького человека.
— Вы катаетесь на очень недурной малышке. Не собираетесь продать ее, а?
Маленький человек решительно покачал головой.
— Меня интересует так называемая модель А, о которой мы говорили по телефону.
Гарвей улыбнулся ему. Затем подмигнул, толкнул мужчину в грудь и спросил:
— Я уговорил вас, не так ли? — Он ткнул, пальцем в сторону «форда». Разве это не сенсация? Вы берете машину в свою страну и объясняете там, что на таких моделях ездят капиталисты. — И он сунул локоть под ребро маленькому человеку. — Разве это не стоит шести фунтов?
Маленький человек отряхнул пиджак, отступил на шаг назад и обозревал Гарвея наполовину с ужасом, наполовину с любопытным, клиническим интересом.
— Как мы будем использовать этот автомобиль, это уже наше дело, если только нас устроят условия. Вы сказали, что он стоит триста долларов?
Гарвей заметил, что тот уже готов был лезть в карман за кошельком.
— Триста долларов стоит обычная машина, — поспешно пояснил Гарвей.
Он чувствовал, что его глаза вылезают из орбит, поскольку маленький человек копался в бумажнике и начал извлекать купюры.
— Втулки колес — высшего сорта — это двадцать долларов. Коленчатый вал, учитывая, что вы им пользоваться не будете, я уступаю за двенадцать долларов. — Его напрактикованный глаз буравил модель А. — Специальное оконное стекло, — тут он почувствовал, как правда поднимается в нем, и сказал по этому поводу: — Конечно, оно может разбиться.
— Может разбиться? — переспросил маленький человек.
— Его можно разбить, вот что я имею в виду, — пояснил Гарвей и, решив, что лучшей частью доблести является осторожность, он молча извлек и разложил какие-то бумаги на капоте неслыханно старого «джордана-8».
— Вам достаточно поставить вот здесь свою подпись, — сказал Гарвей, доставая ручку. — Перемена владельца, название, условия продажи. В трех экземплярах каждый, я пометил крестиком, где вы должны расписаться.
Человечек собрал бумаги и отнес их в черный лимузин. Он постучал в заднее окно, оттуда появилась большая толстая рука и, взяв бумаги, скрылась в автомобиле. Послышался приглушенный вопрос на чужом языке. Мужчина повернулся и спросил:
— Мой… мой хозяин спрашивает, даете ли вы вместе с машиной гарантии?
И снова Гарвей почувствовал леденящий холод. Снова наступал момент, когда он должен был сказать правду. Гарвей слабо улыбнулся. Откашлялся. Запыхтел. Промямлил мотивчик из «Чучел и куколок». Широко глянул через плечо, надеясь увидеть Ирвинга и сменить тему. Но вопрос висел над ним, как дамоклов меч. Гарвей очень хорошо осознавал, что просто откладывает заключительную схватку. Он должен был идти до конца и сделал это.
— Машина заколдована, — произнес он глухим и пустым голосом.
Маленький человек смотрел на него, подняв бровь.
— Заколдована?
Гарвей махом развеял его подозрения:
— Заколдована. По-настоящему заколдована. Я хочу сказать, что это как… ну, словом, заколдована! И этого нельзя сказать ни об одной другой машине, которую вы когда-либо видели!
Гарвей говорил, подбадриваемый правдой, побуждаемый честностью, а его абсолютное отчаяние придавало его голосу лирические нотки.,
— Послушай, что я скажу тебе, приятель, — говорил он, подойдя к мужчине, чтобы воткнуть в него указательный палец. — Многие из этих машин давно отработали свое. Давным-давно. А несколько из них — брак первого сорта. Некоторые машины я прячу за конторой в закамуфлированном виде, поскольку это и вовсе монстры. — Он повернулся и театрально показал на модель А. — Но эта машина, я говорю о «форде», — она абсолютно заколдована! Переводчик, или кто он там был, повернулся и что-то сказал заднему сиденью и через мгновение получил бумаги от человека, сидящего там. Он передал их Гарвею.
— Вот, — сказал он. — Все подписано.
Он посмотрел на «форд» через плечо Гарвея.
— Я полагаю, в машине есть горючее?
— Горючее? — Гарвей скроил гримасу. — Вы имеете в виду…
— Бензин, — перебил маленький человечек. — Бак залит?
— Залит под горлышко, — заверил Гарвей. — Вы можете ехать, дружище, прямо сейчас.
Мужчина удовлетворенно кивнул, сделал знак шоферу и тот вышел из лимузина. Гарвей повернулся, щелкнул каблуками и, вальсируя, направился к конторе, точно отяжелевший танцор балета. Он одним прыжком преодолел четыре ступеньки, прошел в контору, схватил помощника за уши и запечатлел у него на лбу сочный поцелуй. Он раскрыл бумаги и изучил их. В первый раз он почувствовал невероятную легкость ума и тела, словно с него только что сняли гипсовую форму.
Ирвинг был испуган, даже потрясен, когда смотрел через открытую дверь на отъезжающий лимузин.
— Вы знаете, что это такое, босс? Они называют это «ЗИС». Это русское слово.
— Гарвей пнул корзинку для бумаг с искренней животной радостью.
— Вот именно, — сказал он.
Гарвея несло. Вскочив на стол, потревожив кипу бумаг и перевернув чернильницу, он сказал: — Ирвинг, придурок, это самый счастливый день в моей жизни!
Ирвинг перестал его слушать. Он квадратными глазами смотрел сквозь открытую дверь на первую модель «форда», пыхтящую мимо него.
— Босс, босс, вы его продали! — шептал он.
Оторвавшись от Двери, он уставился на Гарвея, потом его взгляд скользнул вниз на газету, по-прежнему лежавшую на столе. Заголовок гласил: «Визит Хрущева в ООН».
— Хрущев, — он едва осознавал это. — Никита Хрущев.
Он неуверенно шагнул к столу, на котором в луже чернил и груде разорванных бумаг, точно диковинный божок, стоял Гарвей. Ирвинг взирал на него с почтением и благоговением.
— Так вот кому вы продали машину, босс. Никите Хрущеву.
Гарвей протянул регистрационные бумаги и указал на подпись.
— Ирвинг, придурок, — тоном сенатора говорил он, — .отныне и навсегда, если этот кусок сала вздумает отмалчиваться, вся правда выйдет наружу!
— Босс, — шептал Ирв, чувствуя себя, будто в парламенте, — босс, как вам удалось сделать это?
Гарвей опустил бумаги, положил их на стол, в стороне от чернильной лужи. На минуту задумался и заговорил.
— Сообразительность, Ирв, — мягко сказал он. — Воля. Решительность. Упорство. Патриотизм. Отрешенность. Решительность. — Он зажег сигару. — И, кроме того, тот факт, что мне пришлось бы совершить самоубийство, скажи я правду еще хоть раз!
Он вынул сигару изо рта и изучал ее на расстоянии вытянутой руки.
— Знаешь, что я им сказал, Ирв? Я сказал им, что это настоящая сенсация, если они купят «форд» и выставят на обозрение этот самый затрапезный автомобиль, когда-либо выпущенный с конвейера в Детроите. Пропаганда! Вот приманка. Показать москвичам то, на чем ездит средний американец, или то, во что они, по мнению Никиты, должны поверить.
Лицо Ирвинга вытянулось, глаза сузились.
— Босс, — сказал он. — Это не патриотично.
Гарвей взирал на него с Олимпа правоты и набожного усердия.