По могильному тону Корлея Вудроу решил, что тот имеет в виду возвышающиеся над ними башни и каких-то обитающих, там призрачных созданий, особенно когда Пол, произнеся это, указал вверх.
Когда австралиец осмотрел центральную башню, его взгляд опустился ниже, и он понял, о чем говорил Корлей. Стоя на балконе с железными прутьями, выходившем На. внутренний двор, прибывших оглядывал худой мужчина с изможденным бледным лицом. На балкон в былые дни выходили прежние владельцы замка, чтобы оценить добычу, которую привозили из набегов их приспешники. Осовремененной версией этих феодальных баронов был благородный Джеймс Бойс, нынешний владелец Семи Башен и прямой потомок прежнего Оью Дюбуа.
Вместо того, чтобы надеть на лицо маску злобного презрения, в подобающей его предкам манере, Бойс приветствовал каждого искренней обезоруживающей улыбкой, которая обличала в нем жертву, а не охотника. Презрение появилось на губах Гордона Вудроу, когда дородный австралиец сравнил мощь Семи Башен с незначительным телосложением их владельца.
— Он напоминает сухую сердцевину грецкого ореха, — прокомментировал Вудроу, — которая болтается в чрезмерно большой скорлупе.
— Таков наш Джимми-бой, — хихикнул Корлей. — Даже я не смог бы уколоть его лучше.
Прибыли еще две дюжины гостей, теперь некоторые автомобили уезжали, среди них нанятый Хэлен лимузин, возвращавшийся в Лондон.
Слуги, одетые в линялые, древние ливреи, несли багаж мимо комнаты охранников, где сторож нажал кнопку электрического мотора, опустившего решетку современным тросом и отрезавшего остальной мир.
— Наши машины надежно припаркованы на ночь, — тем же загробным тоном сказал Корлей. — Так же, как и мы, некоторое время спустя, надеюсь.
Джеймс Бойс спустился с балкона поприветствовать своих гостей, когда они вошли в огромный зал. После этой формальности их проводили в предназначенные им комнаты. Провожатыми были слуги. Они проходили мимо комнат, увешанных тяжелыми древними гобеленами, по коридорам, вдоль которых стояли полированные доспехи, вверх по огромным лестницам, прямым и винтовым, в коридоры, поворачивавшие под разными углами, образовывая путаницу переходов на других этажах.
Несмотря на то, что было еще светло, косые лучи заходящего солнца потускнели. из-за узких окон и витражей, придавая былую мрачность обстановке замка. Несмотря на знакомство с этими сценами, Хэлен вновь была захвачена их странными чарами. Это в какойто мере было из-за того действия, которое оказала окружающая обстановка на подругу Хэлен, Кинтию Гиффорд, темноглазую брюнетку, приехавшую вместе с ней из Лондона. Кинтии, игравшей главные роли в телеверсиях первых британских драм, очень хотелось посетить Семь Башен, но к этому времени впечатление, полученное ей, было более чем сильным. Оно было леденящим.
— Я прямо замерзла, когда проходила мимо тех доспехов, — призналась Кинтия. — Они казались такими холодными. Мне казалось, что внутри них скрючились какие-то чудища.
— Не считая того, что внутри доспехов невозможно скрючиться, поправила Хэлен.
— Возможно, я не смогу, — ответила Кинтия, — но это не значит, что чудища не могут. — Кинтия внезапно смолкла и показала на провожавшего их слугу, который как раз скрючился. Но он только наклонился, чтобы открыть дверь. Он с поклоном проводил Хэлен в комнату с высоким потолком и массивной мебелью, среди которой выделялась высокая кровать с пологом на четырех столбиках; все едва различимое в умирающем свете дня, льющемся из глубоко посаженного окна в боковой стене.
— Это моя постоянная комната, — объявила Хэлен, — и мне она нравится. Я приезжаю сюда для лечения отдыхом, если ты этого не знаешь. Она успокаивает, расслабляет, располагает к неге и находится далеко от города. Нигде я не высыпаюсь так, как здесь.
Слуга в ливрее включал электрические лампочки, и, хотя их было слишком мало, чтобы ярко осветить комнату, они создавали ощущение уюта.
— Вот почему я привезла тебя сюда, Кинтия, — продолжила Хэлен своим изменчивым, но выразительным голосом. — Я чувствовала, что это успокоит твои расшатанные нервы. Твоя комната за углом в следующем коридоре. Тебе она понравится.
Хэлен махнула слуге, который должен был проводить Кинтию в коридор и за угол. Хэлен дала последний совет.
— Оставь на ночь свет в своей комнате, Кинтия. Я всегда так делаю, чтобы найти дорогу назад. Позднее здесь будет очень, очень темно.
Вскоре Кинтия оказалась в комнате, очень похожей на комнату Хэлен. Это больше всего понравилось девушке. Она переоделась в вечернее платье, вышла на комнаты и закрыла за собой дверь. Завернула за угол и пошла, ориентируясь на тусклый свет из комнаты Хэлен, у которой дверь была открыта. Хэлен тоже оделась к ужину, и они спустились вместе. Все остальные гости уже собрались, и их повели в огромный банкетный зал, занимавший весь нижний этаж башни Тюдоров. Банкетный зал, общая площадь которого была 500 квадратных футов, в высоту достигал двух этажей, позволяя соорудить балкон, где менестрели и музыканты устраивали долгие представления, руководимые шутами в средневековых шапочках с бубенчиками.
Сам ужин был обильным, но очень современным, за исключением нескольких специальных деликатесов и редких вин, принадлежавших родовым подвалам Дюбуа. Гости сидели за Т-образным столом, во главе которого лицом к балкону для музыкантов восседал Джеймс Бойс. Справа от него был пожилой человек с напряженным лицом и осторожными манерами. Это был Кирилл Моркрофт, бывший профессор из Кембриджа и известный историк, чьи работы вызывали в литературных кругах шумное одобрение.
Слева от Бойса сидел Гордон Вудроу, который тоже считался особо почетным гостем. Очевидно, австралиец стал лучше относиться к хозяину, поскольку оба разговаривали очень дружески; факт, отмеченный Корлеем и вполголоса сообщенный им Хэлен, бывшей его соседкой по столу. Кое-что, однако, произвело на них еще более сильное впечатление. Когда Бойс и Вудроу сидели бок о бок, между ними проявлялось определенное сходство, но, что до их комплекции, перевес был на стороне австралийца.
Из этих двоих Бойс, без сомнения, был моложе, но выглядел старше Вудроу. Несмотря на свою красоту, Бойс имел слишком потрепанный вид для человека, которому едва перевалило за тридцать.
Возможно, годы, которые он провел как убежденный холостяк и неисправимый повеса, взяли свое. Его лицо обрюзгло, появилось брюшко, волосы истончились и поредели. Его глазабыли тусклыми и задумчивыми, свет в них зажигался только тогда, когда-что-то особенно интересное выбивало его из обычного настроения. В противоположность старообразным чертам и болезненной бледности Бойса, Вудроу имел твердый, резко очерченный профиль и смуглую кожу, выдававшую в нем завзятого любителя свежего воздуха. Только резкие морщины на высоком лбу и седые пряди в черных волосах говорили, что ему около сорока пяти, поскольку он все еще выказывал задор юности. В продолжении ужина Вудроу становился более оживленным, в то время как Бойс по контрасту приходил в уныние. После последнего блюда гостям подали кофе в старинном сервизе и крепкие напитки из затянутых паутиной бутылок. Пока они пили, слуги удалились. Настал час для послеобеденной речи, и Джеймс Бойс довольно неохотно поднялся.
— Многие из вас, — медленно начал он, — удивляются, как мне удается содержать Семь Башен на широкую ногу. Откровенно говоря, это мне не по карману. Кроме нескольких рабочих, которые содержат замок в порядке, здесь есть только несколько старых слуг, отказавшихся уехать. Все остальные, как музыканты, так и слуги, были либо наняты, либо добровольно вызвались помогать сегодня. Тогда почему, я остался здесь? Почему я не даю замку прийти в полное разорение? Потому, — голос Бойса стал глухим, — что, как последний прямой потомок старого Сью Дюбуа, я под проклятьем, которое следует за мной, куда бы я ни шел, оно может даже притянуть меня в Семь Башен.
Когда Бойс помедлил, горящие факелы, вставленные в скобы в стене, замерцали, отбрасывая причудливые тени через банкетный стол. Факелы зажгли, чтобы воспроизвести старинную атмосферу, кроме того, чтобы дополнить неяркий электрический свет. Теперь, когда стала кончаться смола, свет дачал колыхаться. Гости заволновались. Бойс, однако, этого не заметил.