— Франклин! — голос ее зазвучал более твердо. — Сколько ты проиграл? Ты играл всю ночь?
Его ответ был краток: — Да.
— Но ведь ты, наверно, проиграл много денег?
— Очень возможно.
Флора облизнула губы и попыталась улыбнуться.
— Но, дорогой, ты не думаешь, что пора остановиться?
Он взглянул на нее, словно она предложила ему выпить банку краски.
— Остановиться? — почти выкрикнул он. — Как я могу остановиться, Флора? Господи, как я могу остановиться? Я проиграл очень много. Проиграл очень много! Погляди! Погляди на это. — Он ткнул пальцем в надпись над машиной: «Специальный приз — 8000 долларов». — Видишь? — сказал он. — Когда она заплатит, ты получишь восемь тысяч долларов! — Он снова повернулся к машине, обращаясь скорее к ней, чем к жене. — А теперь самая пора платить. Если человек стоит здесь достаточно долго, эта штука просто обязана заплатить.
Словно для того, чтобы подтвердить логику своих слов, он сунул в щель новую монету, дернул рычаг и вперил взгляд во вращающиеся барабаны. Вишня и два лимона. Три доллара скатились в монетоприемник. Снова он выиграл меньше, чем проиграл, да еще на глазах у Флоры. Он потерял пять долларов и испытывал то едкое раздражение, что приходит с проигрышем.
— Франклин, дорогой, — начала снова Флора, — ты ведь знаешь, как ты плохо чувствуешь себя по утрам, когда поздно ложишься спать…
Он бешено обернулся к ней и закричал: — Флора, почему бы тебе не заткнуться?
Она отпрянула с побелевшим лицом. Ее прямо-таки бросило в дрожь со стыда за его дурной характер. Франклин заметил это, и на душе у него полегчало. Он всегда испытывал какое-то извращенное удовольствие, когда кричал на Флору. Она была такой беспрекословной, такой слабой. Словно кусок теста, который месят, мнут, бьют. И она стоила того, чтобы на нее кричали, потому что могла как-то реагировать. В отличие от машины, которая столько времени была его врагом, его мучителем. Ему хотелось ударить машину, расцарапать ее, выбить ее дурацкие глаза, сделать ей больно. Но машина была бесстрастна и неуязвима. В отличие от Флоры. Флоры с ее мышиным личиком. В какой-то момент ему захотелось ударить ее, разбить ее лицо кулаком.
Но кричать на жену и видеть ее реакцию было почти так же приятно.
— Я терпеть не могу грымз вроде тебя, Флора! — закричал он.
На них стали оглядываться.
— Я не могу вынести, когда женщина подглядывает из-за плеча и приносит тебе неудачу.
Он услыхал, как всхлипы прервали ее дыхание, и это подбавило масла в бушующий в нем огонь.
— А именно это ты и делаешь, Флора… Ты приносишь мне неудачу. Ты и твой Лас-Вегас. Ты и твой чертов конкурс. Убирайся с глаз моих, поняла? Убирайся сейчас же!
Флора предприняла слабую, жалкую попытку протеста:
— Франклин, пожалуйста, ведь люди смотрят…
— К черту людей! — заорал он. — Плевать на людей! Пусть катятся ко всем чертям!
Он повернулся и вцепился потными руками в машину, плотно сжав губы. На лице его смешались злоба от преследующих его неудач и лихорадочное выражение, типичное для азартных игроков.
— Вот единственное, что меня интересует, — сказал он. — Эта машина! Эта проклятая машина! — Злость его стала еще сильней. Неудачи отступили на задний план. Он ударил кулаком по передней панели автомата. — Просто бесчеловечно, как она сперва позволяет тебе немного выиграть, а потом забирает все обратно. Это издевательство. Посулит, поманит. А потом… — Он бросил в щель еще один доллар, обеими руками дернул рычаг.
Барабаны показали две сливы и лимон, раздался глухой щелчок, и установилась тишина.
Он больше не видел Флору, не видел людей, собравшихся позади нее. Он не слышал шума вокруг, не видел света люстр, не чувствовал ни покрывшей тело испарины, ни исказившей лицо гримасы. Перед ним стояла машина. Машина с человеческим лицом. Она обобрала его, и он должен был заставить ее заплатить за это. Он должен был отомстить за себя, и единственным доступным ему оружием были серебряные доллары. Он бросал их в прорезь, дергал рычаг, смотрел, слушал, ждал.
Он не видел, как Флора, прижав к лицу носовой платок, выбежала из зала. Он не слышал, как какой-то мужчина в кашемировом спортивном пиджаке громко сказал своей жене, что «маленький человечек просто помешался на этой машине». Подошедший официант спросил, не желает ли он выпить. Он не посмотрел на официанта и не ответил ему. В мире Франклина Гибса остались лишь две вещи: он сам и машина. Все остальное перестало существовать.
Он был маленьким, старомодно одетым человечком с ожесточенным лицом, и он стоял перед машиной, пичкая ее серебряными долларами в надежде, что ее вырвет. Он был теперь оконченным наркоманом, глубоко и надежно сидящим на игле, и в пять утра, когда зал опустел и в нем никого не осталось, — он еще не знал, что по всем медицинским меркам сошел с ума.
Из всего, что поддерживало его обычно в хизни: воли, твердолобости, самомнения и предубеждений — сковал он себе доспехи, в которых вышел этим утром на битву с машиной. Бросить монету, дернуть рычаг. Бросить монету, дернуть рычаг. Еще и еще. Не останавливаясь. Не прерывая последовательности: ладонь-рука-глаз-ухо. В его жизни наступило новое времяисчисление. Рано или поздно эта машина заплатит. Он положит ее на лопатки. Она признает его превосходство, выплюнув восемь тысяч серебряных долларов. Это единственное, о чем он думал, не видя ни света занимающейся зари, ни чего-либо еще кроме «однорукого бандита», перед которым он стоял лицом к лицу, один-одинешенек во всем мире.
Когда ночной кассир окончил работу, то, пожелав сквозь с трудом удерживаемую зевоту доброго утра сменщику, он обратил его внимание на забавного коротышку, восьмой час стоящего у машины.
— Видал я ребят, попавшихся на крючок, — сказал он, покачав головой, но это чего-то уж из ряда вон!
И это была эпитафия первой ночи Франклина Гибса в Лас-Вегасе.
Но только первой. Полдевятого утра, когда Флора пришла в игорный зал, он все еще был там.
Около одиннадцати у Марти Любоу происходил разговор с менеджером отеля. Они поговорили о проведении парочки новых конкурсов на побережье и рекламной кампании для Сэмми Дэвиса-младшего, который должен был появиться в отеле недели через две, и когда Любоу уже собрался уходить, менеджер спросил его о Франклине Гибсе, о котором ему уже несколько раз говорили. «Агентство ОЗС»[28] работает в Лас-Вегасе с неимоверной быстротой. Достаточно человеку взять семь взяток подряд-за карточным столом, как через пять минут это становится известно всему городу. Стоит кинозвезде закатить скандал бросившему ее любовнику, как через час это уже попадает в колонки хроники.
Но даже в городе, полном характеров и карикатур, всегда найдется еще одно свободное место. А маленький человечек с озлобленным лицом в костюме 1937 года устанавливал, похоже, новый рекорд по времени и деньгам, потраченным при игре на одной долларовой машине. Менеджер спросил у. Любоу об этом упрямце, и тот со смехом ответил, что если Гибс продержится до шести вечера, то, может быть, будет смысл сфотографировать его. Возможно, «Лайф» этим заинтересуется.
Однако в три часа Любоу, посмотревший на все еще стоящего у машины Франклина, передумал звать фотографа. Одного взгляда на лицо маленького человечка было достаточно, чтобы он набрал номер врача гостиницы и как бы невзначай поинтересовался, сколько времени человек может не спать.
К половине шестого Франклин Гибс истратил три тысячи восемьсот долларов, разменял три чека, осушил стакан апельсинового сока, съел полбутерброда с ветчиной и чуть не подбил глаз жене, когда та, с катящимися по щекам слезами, принялась умолять его вернуться в номер и поспать.
Франклина Гибса буквально засасывало в прорезь для монет стоящей напротив него машины. Ему уже казалось, что всю свою жизнь он тем только и занимался, что опускал монеты и нажимал рычаги.