— Что еще?
Гарвей посмотрел на колеса.
— Резина стерлась на нет. — Он пнул колесо.
Гримбли подошел к «форду» и тоже пнул колесо.
— Так и есть, — сказал он. Гримбли состроил гримасу и почесал подбородок. — Видимо, машина много лет была в работе.
Затем он поспешно и хитро посмотрел на Гарвея.
— Впрочем, не очень много.
Гарвей почувствовал, что тоска и слова поднимаются в нем.
— Много? Да этой машине пришлось одолжить время, чтобы жить дальше.
Гримбли потыкал языком в щеку и мягко постучал по крылу «форда». Искоса он смотрел за Гарвеем.
— Сколько он стоит? — спросил он и, поспешно сменив тон, добавил: — Я имею в виду, для олyха, которому потребовалась действительно негодная машина для розыгрыша или чего-то в этом роде.
Он откусил небольшой кусок сигары, выплюнул его и снова обошел автомобиль. Затем низко и протяжно свистнул, втянул щеки и снова похлопал крыло автомобиля.
— Может быть, пятьдесят долларов?
Глаза Гарвея остекленели.
— Пятьдесят? — Ну, хорошо, — сказал Гримбли, — может быть, шестьдесят?
— А почему не тридцать? — сказал Гарвей. — Вы не понимаете, ведь так? Это плохая машина. Негодная.
Гарвею очень хотелось, чтобы его язык прирос и он мог закрыть рот. Он был осужден, проклят и запрограммирован, поэтому уже повернулся, чтобы идти и прекратить этот никчемный разговор. Он был совсем не готов к реакции Гримбли, поскольку маленький толстяк уставился, на него и захохотал. Он ржал во все горло до тех пор, пока не пбтерял над собой контроль. Гримбли стоял и хохотал до слез.
— Ах ты, мошенник! Ты — хитрый сукин сын.
Гарвей к этому моменту тоже засмеялся. Он и сам толком не знал почему. Возможно, он почувствовал облегчение, может, расслабился, но он присоединился к смеху Гримбли и хохотал до визга.
— А разве это не правда? — визжал он. — Разве это не самая настоящая правда?
Гримбли вытер глаза и постепенно перестал смеяться, но он все еще качал головой с удивленным восхищением.
— Я повидал много приемов, ей-богу! Все виды приемов, — Он подмигнул Гарвею и толкнул его в грудь. — Но ты — умный маленький пончик, ты… это старый английский прием, не так ли? Старая уловка! Ты- ловкий мошенник!
Он снова засмеялся и вернул сигару назад.
— Ты знал, что «форд» мне нужен, правда, чертяка! — Он снова пихнул Гарвея. — Ты знал, что я хочу его. Послушай, что я тебе скажу. — Тут он вынул сигару и продолжил: — Даю тебе за него двадцать пять долларов, главным образом из-за того, что это неплохая политика — водить старые автомобили. Люди не поймут, что ты таким образом на них наживаешься! — Он опять уставился на «форд»: — Пусть будет двадцать два с половиной. Я не замечал вмятину на крыле. — Он вернул сигару в рот, скосил глаза и взглянул на Гарвея.
— По рукам? — спросил он. — Двадцать два с половиной доллара, машину и никакого мошенничества.
Выражение экстаза на лице Гарвея медленно исчезло, и он почувствовал, что холодеет.
— Никакого мошенничества, — слабо проговорил он.
Тона Гарвея было достаточно для Гримбли. Снова его язык исследовал рот, он взглянул на Гарвея, потом на машину.
— Лучше бы ты показал товар, мошенник. Показывай внутренности, Я хочу видеть то, что покупаю!
Гарвей отвернулся и закрыл глаза.
— Двадцать два с половинор доллара, и машина как есть иг… и…
— И — что?
Гарвей повернулся к нему, его голос звучал, как у призрака.
— Она заколдована, — тихо произнес он.
Гримбли вытащил сигару изо рта, уставился на Гарвея, и снова раздался его визгливый, бесконтрольный смех.
— Заколдована! — вопил он. — Эта проклятая машина заколдована!
Он едва сдерживался и стоял, обхватив свое пузо, покачиваясь, задыхаясь вогнувшись пополам в истерике, повторял снова и снова:
— Заколдована! Проклятая машина заколдована!
Наконец он остановился, вытер глаза и вернул сигару на прежнее место.
— Значит, заколдована! Клянусь богом, ты — самый ловкий мошенник пятидесяти штатов! Ты обязан заняться политикой.
Он снова хохотнул.
— Заколдована, — он снова вытер глаза, и смех звучал в его голосе, когда он спросил: — Каким образом она заколдована?
Гарвей закатил глаза и слушал свой голос: — Кто бы ни владел машиной, ему приходится говорить правду!
Ну, черт возьми, наконец-то это сказано.
Теперь это его не беспокоило. Сатана, сидящий в нем и помешанный на честности, заставил его признаться. Слово «правда» произвело большой эффект на мистера Гримбли-. Словно Гарвей сказал «оспа», «сифилис» или «черная чума». Он сделал низкий и долгий выдох и вынул сигару изо рта.
— Приходится говорить правду? — переспросил он, произнеся слово «правда» как богохульство.
Гарвей подтвердил.
— Всю правду. Единственный путь избежать этого — продать машину.
И Гримбли снова посмотрел на Гарвея и в который раз покосился на «форд». Он прошел несколько шагов в сторону и показал на «додж» 1935 года с откидным сиденьем. — Как насчет этой детки? — поинтересовался он тоном опытного, умеющего сбить цену покупателя. Гарвей тяжело вздохнул.
— Это не детка! Это прапрапрадедушка. Причем без коробки передач, без заднего конца и оси. Она изношенная.
Сразу после того, как он это произнес, его плечи поднялись, а лицо, обычно румяное, стало белее мела. Глаза Гримбли сверкали.
Он стоял у пропасти обширного и странного знания и с готовностью постигал его. Он приблизился к Гарвею и тихо сказал: — Вот в чем дело. Тебе пришлось сказать правду?
Гримбли покачал головой.
— Вот она! Вот где собака зарыта. Ты вынужден говорить правду!
Гарвей улыбнулся такой улыбкой, которую на лице ребенка может вызвать отравление газом. Он сделал добродушный жест в сторону машины.
— Так как насчет «форда»? — спросил он. — Несмотря на то, что машина заколдована, она… она здорово поддерживает разговор.
Гримбли вскинул мясистую руку.
— Для кого-нибудь так и есть, — уверенно заявил он, — но только не для старого честного Лютера Гримбли. Дружище, я занимаюсь политикой, и когда ты говоришь, что мне придется начать все время говорить правду… — Тут у него дернулась нижняя челюсть, и на лице выразился страх. — Святый Боже!
Он снова посмотрел на «форд».
— Ты хоть что-нибудь понимаешь? Я бы не смог произнести ни одну политическую речь! Я уже не смог бы работать для кабинета. Старому честному Лютеру Гримбли… старый честный Лютер Гримбли засох бы на корню.
Он аккуратно потушил сигарету, отскоблил пепел и положил ее в карман. Махнув рукой, он направился к выходу.
— До встречи, дружище! — бросил он через плечо.
— Эй! — крикнул Гарвей.
Гримбли остановился и повернулся к нему. Гарвей показал на «форд».
— Вы можете что-то посоветовать?
Гримбли на минуту задумался.
— Посоветовать? Только одно. Почему бы вам не повеситься?
Он повернулся и пошел.
Гарвей оперся на «форд», глядел на ноги и чувствовал, как депрессия, точно мешок с перком, давит ему на плечи. Он совершил медленный, бесцельный переход к конторе. Едва он туда вошел, как в дверях появился Ирвинг.
Он молча прошел в угол и вынул кисть из бадьи, которая там стояла.
— Я вернулся за этим.
Гарвей молча кивнул и сел за стол.
— Это мое, — сказал Ирвинг, защищаясь.
Гарвей пожал плечами и безучастно смотрел на него.
— Я рад за тебя. — Он повернулся на стуле и посмотрел в окно.
— Я уподобился Данте в аду, — риторически заявил он. — Я во всем похож на приятеля Данте — осужден, проклят, разорен!
Он вновь повернулся к Ирвингу.
— Придурок… Один человек! Один олух! Один абсолютный идиот, который может купить кота в мешке! Или парень, который принесет пользу, если будет говорить правду. Ирвинг, неужели в этом городе нет такого придурка? А во всей стране?
Ирвинг смотрел на него безо всякой симпатии.
— Вы спрашиваете меня? Да у вас железные нервы. Меня спрашиваете о простофилях? После того, как я служил вам верой и правдой, выполняя самую черную работу и врал для вас? У вас даже хватает совести сидеть там и разговаривать со мной. Мой старик говорит; что вы — сукин сын! И знаете что, Хенникат? — Тут он ударил своим маленьким кулаком по столу. — Мой старик прав!