Выбрать главу

— Хай, — сказал он. — Что-нибудь надо?

Мартин уселся на хромированный стул, обтянутый кожей.

— Может, шоколадной газировки? — попросил он парнишку у фонтанчика. Мороженого — три ложки.

— Три ложки? — повторил продавец. — Конечно, я могу положить вам три ложки. Но это будет дороже. Тридцать пять центов. О'кей?

Мартин грустновато улыбнулся.

— Значит, тридцать пять центов? — Его глаза снова обежали помещение. Вы что-нибудь знаете о старом мистере Уилсоне? — спросил он. — Когда-то он владел этой аптекой.

— О, он умер, — ответил продавец. — Давным-давно. Лет пятнадцать, а то и двадцать. Какого мороженого положить? Шоколадного? Ванильного?

Мартин не слышал его.

— Ванильного? — повторил продавец.

— Знаете, я передумал, — сказал Мартин. — Пожалуй, я обойдусь газировкой. — Он стал вставать и покачнулся. Правая нога опять подвела его. — Эти стулья не годятся для калек, — сказал он с грустной усмешкой.

Продавец с интересом взглянул на него.

— Пожалуй. Это вас на войне?

— Что?

— Ваша нога. Это на войне?

— Нет, — ответил Мартин задумчиво. — Когда-то, еще мальчишкой, я упал с карусели. Странный это был случай.

Продавец прищелкнул пальцами.

— Карусель! Слушайте, а я ведь помню карусель! Ее сломали всего несколько лет назад. А жаль. — Он с симпатией улыбнулся Мартину. — Слегка опоздали, а?

— Что? — спросил Мартин.

— Я говорю, слегка опоздали?

Мартин долгим взглядом обвел аптеку.

— Да, — тихо сказал он. — И очень.

Он вышел в жаркий летний день. Жаркий летний день, который в календаре значился как 26 июня 1959 года. Он прошел по центральной улице и вышел за город, держа путь к заправке, где оставил машину, чтобы в ней сменили масло и подтянули все гайки. Так давно это было. Он шел медленно, чуть приволакивая правую ногу, по пыльной обочине скоростного шоссе.

На заправке он заплатил парнишке, сел в машину, развернулся и покатил в сторону Нью-Йорка. Лишь мельком оглянулся он на табличку

«Хоумвуд, 1,5 мили».

Надпись лгала. Он точно знал это. Хоумвуд был дальше. Много дальше.

Высокий человек в костюме от «Брукс Бразерс», сидящий в красном «мерседесе», крепко сжимая баранку, медленно ехал на юг, к Нью-Йорку. Он не знал толком, что ждет его в конце пути. Но точно знал, что открыл нечто для себя. Хоумвуд. Хоумвуд, штат НьюЙорк. До него нельзя дойти пешком.

ЛИХОРАДКА

Перевод А. Молокина

Вот как все было с Франклином Гибсом. У него была тщательно распланированная, четко расписанная маленькая жизнь, которая включала в себя встречи с выпускниками «Кивание» в отеле «Салинас» по четвергам, вечернюю школу при местной церкви по средам, церковь по воскресеньям, работу кассиром в банке и вечер раз в неделю, проводимый с друзьями за игрой в парчези или что-нибудь такое же азартное. Он был толстеньким невысоким человеком средних лет, чьи узкие плечи были постоянно отведены назад на манер плебея из Вест-Пойнта, а выпяченную, словно у голубя, грудь туго облегала жилетка. На лацкане его пиджака был приколот значок в честь десятилетия окончания «Кивание», а чуть повыше — другой, за пятнадцатилетнюю службу, врученный ему директором банка. Он жил вдвоем с женой в маленьком домике с двумя спальнями. Домику было лет двадцать, позади него располагался небольшой садик, а впереди рос розовый куст предмет особой страсти миссис Гибс.

Флора Гибс, вышедшая за Франклина двадцать два года назад, была женщиной угловатой, с висящими, словно мышиные хвостики, прямыми прядками волос и окружностью груди примерно на четверть дюйма меньшей, чем у мужа. Она имела тихий голос, и жизнь свою посвящала тому, чтобы заботиться о Франклине Гибсе, кормить его, развеивать его дурное настроение, удовлетворять его прихоти и смягчать вспышки ярости, охватывающей его при всяких мало-мальских изменениях распорядка их повседневной жизни.

Данное вступление по крайней мере отчасти объясняет бурную реакцию Франклина Гибса на известие, что Флора выиграла приз в радиоконкурсе.

Это было одно из тех сумасшедших неожиданных событий, что вроде бы случайно вдребезги разбивают прозаическую монотонную жизнь. И вот такое событие ворвалось в жизнь Флоры. Она послала на радио письмо, в котором буквально в восемнадцати словах объясняла, почему она предпочитает «готовые бисквиты тетушки Марты» любым другим. Она написала скупо и экономно, ибо сама жила скупой и экономной жизнью, лишенной развлечений и излишней роскоши, жизнью, состоящей из рационально заполненного времени и забот о бюджете, жизнью тусклой, скудной, ничем не примечательной, лишенной (пока она не приняла участия в конкурсе) малейшего намека на какое-то разнообразие, на что-то яркое. И вот пришла телеграмма. Не первая премия, это было бы слишком. (А первой премией были пятьдесят тысяч долларов, и Франклин, поджав губы, сказал, что если бы она как следует постаралась, она получила бы их.) Третья. Бесплатное трехдневное путешествие для двоих в Лас-Вегас. Прекрасный номер в самом дорогом, современного и известном отеле, шоу, экскурсии, изысканная еда плюс самолет в оба конца.

Сообщение о призе упало в жизнь Флоры, словно метеор в безлюдную местность. Франклин был на какое-то мгновение даже ошеломлен тем, как вдруг ожило бесцветное лицо жены. До него постепенно начало доходить, что Флора на самом деле желает посетить Лас-Вегас. За завтраком разыгралась самая настоящая сцена. Франклин весьма недвусмысленно заявил жене, что в Лас-Вегасе играют либо очень богатые, либо очень глупые. Все эти развлечения — не для людей нравственных и уравновешенных, а поскольку уравновешенность и нравственность очень многое значат для мистера Гибса, им следовало бы телеграфировать устроителям конкурса (с оплатой телеграммы получателем, мимоходом заметил он) и ознакомить их со своим решением относительно посещения Лас-Вегаса и, как подчеркнул мистер Гибс, «его крайне сомнительных притонов».

Когда мистер Гибс пришел из банка домой пообедать, столовая была пуста. Флора рыдала в своей комнате. Впервые эта послушная, уступчивая, раболепная женщина посмела настоять на своем…

Она выиграла путешествие в Лас-Вегас, и она отправится туда, с Франклином или без него. Это сообщение было высказано в перерывах между рыданиями и прерываемыми судорожными всхлипами библейскими цитатами типа «куда иголка, туда и нитка», словами, с которыми одна пожилая леди из Ветхого Завета обращается к другой, но вряд ли подходящими в данной ситуации, когда жене надо уговорить мужа отпустить ее в Лас-Вегас. Но что действительно заставило Франклина Гибса пойти на попятный, так это комбинация возможности рассматривать путешествие как чуть растянутый День Поминовения и того факта, что ни за что не надо платить.

Неделю спустя Франклин в своем слегка лоснящемся, облегающем фигуру синем форменном костюме-тройке банковского служащего (с цветком в петлице) и Флора в хлопчатобумажном платье в цветочек с широким зеленым поясом, шляпе с искусственными цветами и огромным пером летели в Лас-Вегас. Флора все шесть с половиной часов полета возбужденно болтала. Франклин раздраженно молчал, изредка вставляя замечания относительно правительства штата, настолько аморального, что оно узаконило азартные игры.

В аэропорте их встретили и на машине отеля отвезли в «Дезерт Фронтир Палас» — безвкусное вытянутое в длину здание, увенчанное обнаженными неоновыми девушками. Всю дорогу до отеля Флора рассказывала шоферу про Эльгин, штат Канзас, — пронзительным голосом, в нелепой манере маленькой девочки. Франклин по-прежнему хранил молчание, лишь однажды не удержавшись от замечания относительно платиновой блондинки, прошедшей перед остановившимся на красный свет автомобилем. Что-то насчет того, что она очень типична для города, где вряд ли ценят добродетель.