— Вы и Моцарт — какое восхитительное сочетание! Не забывайте об этом ни на минуту.
Когда прощались, Акулов крепко сжал ее руки в своих сухих ладонях и сказал, заглядывая в самую глубину глаз:
— Не сдавайтесь. Вы даже представить себе не можете, как вы тут нужны. Вы как свежий морской бриз. Да, а Лукьянова присылайте ко мне, — буду только рад.
Он стоял на лестнице, пока Оля не хлопнула дверью подъезда.
Она шла по улице, удивляясь всему: и оттепели, пахнувшей ей в лицо предчувствием весны, и низко нависшим неподвижным тучам, и робкому запаху слегка оттаявшей земли, в чьи зимние грезы уже стучалась мартовская капель. И было легко и счастливо на душе от соприкосновения с Моцартом и этим удивительным старцем, вопреки всему оставшимся безнадежным оптимистом.
«Милая Татуша!
Все-таки на свете есть Бог!
У нас в училище целую неделю работала комиссия. В целом, кажется, остались довольны, кроме… Вот тут-то и начинается самое интересное. Оказывается, хуже всего обстоят дела у теоретиков — это, как тебе известно, епархия зловредной Инессы. У них и подготовка слабая, и — о ирония судьбы — рамок учебной программы они не придерживаются, и от современных требований отстали безнадежно. Комиссия уехала составлять отчет, а зловредная Инесса забегала по всем инстанциям. Вчера мы столкнулись с ней нос к носу на бульваре, и она пообещала, что «так это дело не оставит». Из чего я сделала вывод, что она уверена, будто комиссию на нее наслала я. Чем все кончится — не ведаю. Быть может, Инессу попрут из директоров, но Акулов правильно сказал, что это случится не скоро. Увы, ее тут некем заменить. На мне уж она постарается отыграться, будь спокойна, стоит дать ей малейший повод. Но пока его нет. Словом, силы наши мы нередко расточаем на мышиную возню.
Близится наш шопеновский концерт, которого я жду с нетерпением и очень боюсь. Хочу сыграть с Мишей «Ларгетто» из фа-минорного концерта. Вторую партию, разумеется. Миша играет «Ларгетто» изумительно, хотя быстрее, чем мы привыкли. Но я считаю, что каждое новое поколение имеет право на свою собственную трактовку. А в воздухе, Татуша, крепко пахнет весной».
…Из степи вдруг налетел теплый влажный ветер, нагнал какие-то необыкновенные, точно из сказки, синие тучи, которые разразились веселым дождем. Он растопил грязные снега, украсил искрящимися в лучах солнца каплями почки на кустах и деревьях. Скворцы загомонили возле обживаемых скворечников, поблескивая воронеными, в белую крапинку грудками.
Оля сунула ноги в высокие резиновые сапоги, так кстати подаренные ей в день рождения бабой Галей, накинула старенький плащ с подстежкой. В этом плаще, тоже весной, она ездила с Ильей в Клин, в дом Чайковского. Теперь он едва прикрывал коленки.
«То ли я выросла с тех пор, то ли плащ сел от стирки», — думала Оля, шлепая по лужам на почту. Солнце светило в глаза, ласкало лоб, щеки, волосы. Всю ее охватило предчувствие счастья.
Ее вернул на землю настойчивый автомобильный сигнал. Рубиновый «жигуль» словно плыл по улице, направо и налево от него расходились голубые волны. За рулем восседал Валерка и, откинув назад голову, сигналил кому-то. Рядом с ним улыбалась белокурая Светлана.
— Ишь, чертяка, разгорланился, — беззлобно заметил сидевший на скамейке возле забора дед в стеганке и валенках с галошами. — Видишь, девушка, — обратился дед к Оле, — он же твоего внимания требует — так глазюками по тебе и стреляет.
Валерка остановил машину прямо напротив Оли, обошел вокруг, бороздя короткими резиновыми сапогами бескрайнюю лужу, достал из багажника канистру и стал не спеша лить в бак горючее.
— Надо же, где бензин весь вышел, — удивлялся дед. — А если б вот так на переезде, да под носом у поезда? Гляди-ка, через край льет. Эй, парень, тебе что, бензин даром достается?
Валерка даже не удостоил деда взглядом. Он продолжал лить в горлышко бака, придерживая канистру в левой руке, а правую нарочито небрежно засунул в карман своей сине-красной нейлоновой куртки.
Оля чувствовала, что он искоса за ней наблюдает, и она не знала, что делать под этим пронизывающим ее взглядом, ей было неловко перед дедом, явно что-то заподозрившим; она стояла, словно зачарованная, не в силах двинуться с места.
Наконец канистра опустела. Валерка швырнул ее в багажник, долго и обстоятельно вытирал руки белой тряпкой. Сев в машину, так лихо рванул с места, что пышная, повязанная красным шарфом головка Светланы качнулась точно мак на стебле. Когда вода в луже устоялась, Оля увидела на ее поверхности изломанные радужные круги и полоски, яркостью своих цветов бросавшие вызов весеннему небу.