— Неужто не понял? Твоя невеста сочла это подходящей платой за то, чтобы ее вывели из замка.
— Однако, — пробормотал Зиг. Повертел браслет в руке, поморщился. Вернул на законное место. Ульрика возмущенно пискнула. — Слушай, милая моя, ты не слыхала разве, что здесь в лесах не то нежить, не то нелюдь какая водится? Придумала еще, ночью удирать. Кровососам на зубок захотела?
— Пусть! — в голос заревела Ульрика. — Пусть кровососам! Все равно сбегу! А не сбегу, так чего с собой сделаю… все равно насильно замуж не пойду! Уж лучше к нелюди в лапы!
— Зиг, — чужим голосом выдавила я, — мне сейчас плохо станет. Ты… — хрюкнула и, не выдержав, прыснула в ладонь.
— Ага, — ухмыльнулся Зигмонд. — Я самый. И Звездная дева слышала.
Я подняла глаза к небу. И правда, вон какие звезды яркие…
Ладонь Зига надавила Ульрике на затылок, прижимая лицо к ткани камзола. Нелюдь окутался мраком и взмыл вверх, к раскрытому окну бывших покоев баронессы. Тому самому, наверное, из которого Ульрика оглядывала двор, раздумывая, сможет ли выбраться незамеченной.
Так оно и бывает — не только, выходит, в песнях менестрельских, но и в жизни. Ляпнешь, не подумавши, всей правды не зная, — и вот она, судьба твоя.
Я постояла немного, глядя на окна Ульрикиных комнат. Зиг не появился. Или по-человечески ушел, или…
— Удачи, Зиг, — прошептала я. — Она хорошая девочка, эта твоя лягушонка. Доживем, я еще буду у нее роды принимать.
Первое, о чем подумала я, проснувшись, — ну вчера и денек выдался! Столько всего, на полный боговорот хватило бы! Нет уж, мне больше нравится, когда тихо и спокойно. Вот как сейчас. Никакой тебе суеты, ни шума, ни гама, ни чужих голосов… да и своих-то никого не слышно. Все за вчера вымотались, так что сегодня сами боги велели отложить дела и отдыхать.
Я потянулась, зевнула. До чего ж неохота подниматься! Так бы и провалялась до самого вечера… мягко, тепло, тихо…
Ой, нет. Нельзя до вечера. И отдохнуть не получится. У меня больной на руках, какой отдых?!
Надо вставать.
Надо готовить отвар для Марти, надо спросить у бабушки, что нужно его милости, надо забрать с псарни Рэнси и Серого, сколько им взаперти сидеть! Собственный жалобный стон вдруг разбудил злость. Разлеглась тут, будто и впрямь дочка баронская! Понежиться ей! Вставай, непутёвая! Ты лекарка, а не фифа мармеладная вроде Ульрики. Работать пора.
Я добрела до колодца, плеснула в лицо холодной воды. И тут только заметила, что время-то уже не утреннее. Вон как солнце высоко! Ничего себе заспалась!
Что ж меня не разбудил-то никто?!
Я влетела на кухню, чуть не плача. У печки возилась Анитка. Оглянулась, спросила:
— Ты чего, Сьюз?
— Завтрак Марти… время-то…
— Не волнуйся, — хихикнула Анитка, — господин Зигмонд отнесли.
Что-о?!
Зиг?! Кормил Марти завтраком?!
Люди добрые, Звериная матерь! Надеюсь, они друг друга не покусали?
— Велели тебя не будить, — объяснила Анитка. Добавила, хихикнув в ладошку: — Терес говорит, господин Зигмонд с утра что-то слишком добрый, ты не знаешь, почему?
Может, и знаю, но болтать не стану. Я пожала плечами, спросила:
— Он там Марти не покусал случайно? А то, может, сытый, потому и добрый?
— Терес говорит, — с таинственным видом прошептала Анитка, — господин Зигмонд решили с ним поближе познакомиться, потому что ему ты нравишься, вот!
— Кому-кому я нравлюсь? — я чуть мимо лавки не села.
— Да этому же, — Анитка мотнула головой на открытую дверь, имея, наверное, в виду казармы. — Марти!
Боги великие, спасите нас от друзей, а с врагами мы уж сами… это что ж получается, уже весь замок вовсю об меня языки чешет?! Небось, и поженить успели? Нравлюсь, как же!
— С чего он вообще взял? — буркнула я.
— А ты покраснела, — прыснула Анитка. — Признавайся, тебе он тоже нравится? Я никому не скажу, честно-честно!
Присела со мной рядом.
— Ты не причесывалась еще? Хочешь, я тебе «колосок» заплету?
— Заплети, — вздохнула я.
А может, и правда нравлюсь. Вон как тогда с капитаном обо мне говорил… "такая де-евушка"… а толку-то? Много ли радости быть "такой девушкой", если парень через пару дней уедет и, скорей всего, навсегда?
— Тебе пойдет, у тебя шея красивая, — Анитка ловко расплетала мою спутанную косу. — Знаешь, Сьюз, а он бы тебе подошел. Он симпатичный, и вообще…
И вообще у него планы на будущее, в которых мне места нет. Я изо всех сил сцепила руки. Не расплакаться бы.
— Он уедет.
— Вернется, — гребень в руках Анитки скользил плавно, не дергая, а голос стал вдруг ласковым и понимающим. — Так, чтоб сразу сладилось, разве бывает? Пусть себе едет, может, так еще и лучше. Будет тебя вспоминать, тосковать станет…
— Ага, будет… с какого перепою ему меня вспоминать?
— Знаешь, была б я мужчиной, я бы тебя не забыла.
Все, надоело! Сил моих больше нет слушать всякие глупые бредни.
— У тебя-то с Тересом что? Он же, наверное, с Зигмондом в Ренхавен уедет? С ним поедешь?
— Поеду, — счастливо шепнула Анитка. — Он звал, да. Ох, Сьюз, я такая счастливая, такая… вот так бы и взлетела от счастья! И так хочется, чтобы все вокруг тоже…
— Да уж вижу… А помнишь, как ты его боялась?
— Ага, — прыснула Анитка. — Ох и дура была! Все, готово! Встань-ка… я же говорила, что тебе пойдет!
— Спасибо, — я осторожно ощупывала непривычную прическу. Сбегать к зеркалу? После… сначала все-таки сделаю отвар для Марти. Какая разница, кто там чего себе навоображал… — А все-таки интересно, о чем они говорили?
— Хочешь, спрошу?
Я вздрогнула. Хороша клуша, что на уме, то и на языке! Отмахнулась небрежно:
— Да сама спрошу. Вот буду лекарство относить…
Заглянула Динуша:
— Анитка, бежим скорей, тетушка Лизетт велела в мастерскую живо!
Девчонки унеслись, а я нашла себе хлеба с молоком перекусить и занялась отваром. К обеду как раз, пожалуй, успею. Интересно, сам-то Марти знает, что здешние сплетницы нас с ним уже почти что поженить успели? Если знает…
Я почувствовала, как горят уши, приливает кровь к щекам. Да ну и пусть! Знает — что ж, посмеемся вместе. Лучший выход из неприятных ситуаций. А потом он уедет, и все забудется. Потихоньку…
Скрипнула дверь, стукнула о стол посуда. Кто там?
— Проснулась?
А, бабушка…
— Давно проснулась, — я отставила котелок с отваром на край печки, настаиваться. Обернулась. Бабуля смотрела виновато. Неужто из-за вчерашнего? Я подошла, обняла, уткнулась носом в седые волосы. — Доброе утро, ба. Сама-то не спала, небось? Как его милость?
— Хорошо, девонька, — бабушка вздохнула, повторила: — Хорошо.
— Отдохнешь?
— После. Пойдем-ка, Сьюз…
— К-куда?
— К его милости.
Голос у бабушки тоже был виноватый, и я вдруг поняла — и куда, и зачем…
— Я не хочу! Еще чего, я же просила, я…
— Сьюз, так надо.
— Ничего не надо, вот еще выдумали! Жили до сих пор!
— Сьюз, девонька, думаешь, мне это будет легко? — бабушка говорила так тихо, что я едва слышала. — Анегард уедет через два или три дня, дольше тянуть никак нельзя. Он оставляет больного отца. И его милость… ты представляешь, что для них обоих значат эти обвинения? Господин барон не знает, как сыну в глаза смотреть, что сказать напоследок… а ведь может и так сложиться, что вправду — напоследок. Плохо все, Сьюз. Очень плохо. Ты им нужна, поверь старой лекарке.
Всю жизнь не нужна была, и вдруг понадобилась!
— Пойдем, Сьюз. Я тебя прошу.
И я пошла.
Старый барон — я даже в мыслях не могла назвать его отцом, — сидел в кресле у окна. Анегард стоял рядом — ладонь на спинке кресла. Я поежилась: под их взглядами было неуютно, к тому же некстати вспомнилось, как в этой самой комнате в обнимку с Зигом прислушивалась к шагам за дверью. Тогда страху натерпелась, но сейчас…
— Рассказывай, Магдалена, — велел барон. Голос хриплый, невольно отметила я, и дышать явно тяжело. Ох, не время Анегарду уезжать…