Кроме того, лошадь смотрела на меня с явным чувством неприязни.
— Ну, хватит, залезай, — отрезал мой новый учитель, и протянул руку в перчатке. Я взял ее, стараясь не дрожать слишком сильно, и, прежде чем я успел подумать, он втащил меня прямо на спину гигантского зверя, в крайне неудобное положение позади него на твердое кожаное седло. Я обхватил его руками, больше в жуткой панике, чем доверяя ему, и он фыркнул и сказал, — Держись, мальчик. Поедим быстро.
Я закрыл глаза и прижался лицом к его плащу, когда лошадь рванула, мир закружился и перевернулся, а затем начала ускоряться, слишком быстро, слишком быстро. Мой новый учитель пах не так, как те, кого я знал; никакого запаха пота, только легкий запах плесени на его одежде. Травы. Он пах как нежная летняя трава.
Я не знаю, как долго мы ехали — дни, наверняка; я чувствовал себя больным и легкомысленный большую часть времени. Мы время от времени останавливались, чтобы я мог с трудом проглотить воду или кусок хлеба и мясо, или для более необходимых функций организма… но мой новый учитель ел мало, и если он был подвержен нуждам организма, я не видел никаких признаков этого.
Капюшон его плаща всегда был накинут. Я видел только маленькие проблески его лица. Он выглядел моложе, чем я бы мог подумать — всего лет на десять старше меня. Взрослый, чтобы иметь такие познания, судя по слухам.
У меня все болело, каждая мышца и кость, до такой степени, что хотелось плакать. Я не стал. Я стиснул зубы и сдерживал плач, пока мы ехали, и ехали, через туман и холод по утрам, морозными вечерами и ледяными темными ночами.
Я не мог хорошо разглядеть, что было вокруг нас, но даже я не мог ошибиться, как все изменилось с густого зеленого леса до плавных холмов с пятнистыми деревьями и ветвями. Я, по правде говоря, не беспокоился по этому поводу, трудно было бы спрятаться здесь.
Утром, когда поднялся туман с ярким светом солнца, мой учитель натянул поводья и остановил нас на вершине холма. Ниже была долина, аккуратно разделенная на луга. На вершине следующего холма раскинулся огромный темный замок, четыре прямых края и выступающие башни. Он был самый большой, что я когда-либо видел. Вы могли бы поместить туда с десяток моих маленьких деревень, и все еще иметь комнату для гостей.
Я, должно быть, издал какой-то звук изумления, потому что мой учитель повернул голову и посмотрел на него, и на мгновение, всего на мгновение, я подумал, что восход окрасил его глаза в насыщенный горячий красный цвет. Затем он исчез в мгновение ока.
— Это не так уж и плохо, — сказал он. — Я слышал у тебя прыткий ум. Мы можем многому научиться вместе, Мирнин.
Я был слишком болен и обессилен, чтобы даже попытаться удрать, и он не дал мне время попытаться; он пришпорил свою лошадь, направляя дальше, вниз в долину, и через час мы поднимались на следующий холм по извилистой, узкой дороге к замку.
Так началось мое обучение у Гвиона, владыки места, в которое меня привезли, чтобы научить ремеслу алхимии и магии, и тому, что люди сегодня могли бы назвать наукой. Гвион, вы не будете удивлены, вообще не был человеком, он был вампиром, один из старейших, кто жил в то время. Он даже был старше Бишопа, который правил железной рукой вампирами во Франции, пока его дочь Амелия ловко не перетянула его власть.
Но те сказки оставим на другой раз, а эту пора заканчивать.
Я Мирнин, сын сумасшедшего, ученик Гвиона, и учитель ничего.
И суть того, чем я являюсь.
Вовсе не ангел
Посвящается Тери Кис за ее поддержку Kickstarter веб-сериала Морганвилля
Это первый наш оригинальный рассказ в этом сборнике, и снова… это история Мирнина и его борьбы быть человеком (или вампиром), которым он хочет быть. Это также рассказ о его первой встрече(ах) с дамой, которую мы знаем (в Горькой Крови и следующих книгах) как Джесси, рыжего бармена, чья история неразрывно связана с туманным прошлым Мирнина и Амелии. Хотя у Леди Грей есть своя история, и, возможно, когда-нибудь я ее тоже расскажу.
На этот раз он был в темнице несколько месяцев, или по крайней мере он так думал; время как жидкость, изгибается, течет и разделяется на ручейки, которые высыхают. Оно как циркуляр, подумал он, как змея, поедающая свой хвост. Однажды у него на мантии была такая брошка из мерцающей меди, вся ее чешуя проработана в мельчайших деталях. Мантия была темно-синей, очень идущей к лицу, из толстой шерсти и выделана мехом. Она помогала ему остаться в живых, когда-то давно, в метель. Когда он был жив.
Это был один из многочисленных случаев, когда он пытался сбежать от хозяина. Конечно, его хозяину не нужна была мантия или мех, или что-нибудь, чем можно укрыться, когда его искал. Его хозяин мог бежать весь день и ночь, мог чувствовать его запах на ветру и следить за ним, как волк, преследующий оленя.
А потом съедающий его. Но понемногу, по укусу за раз. Его хозяин был милосерден.
В темнице холодно, подумал он, но как и его старый хозяин, теперь его не беспокоил холод. Влажность, возможно… влажность его беспокоила. Ему не нравилось ощущение воды на своей коже.
На этот раз он здесь слишком долго, подумал он; его одежда почти сгнила, и он мог видеть его ослепительно белую кожу, проглядывающую через прорехи и дыры в том, что когда-то было прекрасным льном и экзотическим бархатом. Не говоря о былом цвете, когда времена были лучше… темно-синий, как мантия, возможно. Или черный. Он любил черный. Волосы у него были темные, а кожа загоревшей, но сейчас волосы спутаны в беспорядке до неузнаваемости, а кожа как лунный свет с медным отливом. Когда у него было достаточно еды, она снова темнела, но он долго голодал. На крысах не протянешь, и у него заболело в суставах, как у старика.
Он не помнил, что такого сделал, что оказался здесь, снова, в темноте, но он предположил, что это должно быть что-то глупое, или вопиющее, или просто невезение. Это не имеет большого значения. Они знали, чем он был, и как его содержать. Его заперли, как кролика в клетке, и будет ли он мясом на столе или мехом на мантии богатого мальчика, ему ничего не оставалось, кроме как ждать и наблюдать.
Кролики. Он всегда любил кроликов, любил их мягкий как шепот мех и их любопытные, шевелящиеся носы и пышные хвосты. У него был крольчонок, когда он был ребенком, коричневый такой, он спас его от клетки, когда тот был совсем маленьким. Он кормил его своими крохами еды и прятал подальше от его матери и сестры, пока он не стал слишком большим, и мать забрала его, а потом было кроличье тушенное мясо, и он плакал и плакал…
На его щеках были слезы. Он вытер их и попытался выбросить эти мысли, но как и все его мысли, у них была своя воля; они прыгали, бегали и кричали, и он не знал, как успокоить их.
Может, ему суждено быть здесь, в темноте, где он не мог нанести больший вред.
Никаких шагов в коридоре, но он услышал лязг ключа в замке, громкий, как церковный колокол, и это заставило его попытаться подняться на ноги. Потолок был низким, и лучшее, что он мог сделать, этот присесть и забиться в угол, пытаясь спрятаться, хотя скрываться самое глупое, что можно сделать. Он был силен — он мог сражаться. Он должен сражаться…
Отблеск факела обжег глаза, он вскрикнул и закрыл их. Серебряные цепи на его руках щелкнули, и он почувствовал запах свежих ожогов, когда они обожгли новую, свежую кожу.
— Боже милостивый, — прошептал голос, новый голос, добрый голос. — Лорд Мирнин? — Она — а это была она, понял он — выпалила имя. Ужас в ее тоне врезался в него, и на мгновение он задавался вопросом, как плохо он выглядел, чтобы породить такую жалость. Такую незаслуженную симпатию. — Мы узнали, что вас удерживают здесь, но я и представить не могла…
Его глаза быстро адаптировались к новому свету, и он сморгнул ложные образы… но она все еще блестела. Золото, на ее бледном платье была золотая отделка, и золото вокруг ее шеи и на ее тонких пальцах. Волосы сияли красным, сплетенные в виде короны.
Ангел явился в его ад, и она горела.