Несколько дней он оставался в гостинице, проводя большую часть времени в своей комнате с задернутыми шторами. Дни и ночи беспорядочно сменяли друг друга, и порой он забывал даже поесть. Почти все время он спал, и ему снились кошмары. Во сне и наяву он томился по Салли Бак и порой звал ее. Однажды ему показалось, что она вошла в комнату, когда он спал, и села на край его постели. Он проснулся, и она в самом деле была тут, рассеяно перебирая пальцы, как она делала в жизни. Он видел ее в профиль. Сквозь распахнутое окно она глядела на ночное небо. Он сказал: «Салли, что же мне делать?» Но она не подала и виду, что слышит его. Потом она что-то вымолвила, но он не разобрал. То ли «Я хотела бы вернуть мой дом», то ли «Я не могу ездить верхом». Что бы там ни было, Джою помочь ее слова не могли. Он был рад хоть тому, что смог снова увидеть ее.
Как-то ночью ему приснился сон, который с тех пор стал часто повторяться, сон, в котором бесконечная вереница людей уходила куда-то за край земли. Затаившись в каком-то зябком, темном и молчаливом углу, он со своего наблюдательного пункта видел, как они скрывались на востоке за линией горизонта, связанные золотыми нитями света, которые соединяли их пупки; они двигались под бодрые маршевые звуки, и он провожал их глазами, пока все они не исчезали за горизонтом, куда опускалось солнце. Здесь были кто угодно — водители автобусов и нянечки, музыканты, солдаты и девочки из магазинчиков десятицентовых мелочей; здесь были китайцы и летчики, доходяги, толстяки и рыжеволосые женщины; тут можно было найти шахтеров и банковских клерков, миллионеров и детективов из универсамов, гуру, детей, бабушек и воров; стоило подумать о ком-либо в этой золотой цепи, и он был тут как тут — проститутки, карлики, святые, сумасшедшие, копы, учителя, репортеры, просто хорошенькие девушки, бухгалтеры, старьевщики и мясники. Тут было место для всех, кроме него. Он много раз делал попытку присоединиться к ним, ища какой-то разрыв в цепи, пусть и маленький, но достаточный, чтобы втиснуться, но, как только ему удавалось обнаружить его, ряды тут же смыкались и цепь обретала твердое единство, которое невозможно было нарушить, неизменно оставляя мечтателя в его темном, зябком и молчаливом укрытии.
После таких снов Джой не мог больше оставаться в комнате гостиницы. Одевшись, он выходил на ночные улицы Альбукерке, не переставая удивляться как знакомые места могут так для него измениться. «Может, ты и знаешь нас, — говорили ему городские строения, — но мы не знаем тебя». Он бродил по издавна знакомым местам и останавливался у дома Салли Бак. Дом был ныне необитаем, и в окнах стояла непроглядная тьма. Он подобрался с заднего двора и постучал в окно спальни Салли, смутно надеясь, что кто-то ему ответит.
Он ждал и ждал.
«Надо что-то делать, — наконец решил он. — Надо, черт возьми, сматываться отсюда куда-нибудь».
Вернувшись в отель, он сложил все свое имущество в сумку, удивляясь лишь тому, как мало у него скопилось вещей за все эти годы.
5
В Хьюстоне Джой надеялся найти особу по имени Натали, которую он знал и некоторым образом даже любил в армии. У Натали была какая-то длиннющая итальянская фамилия, и Джой провел больше часа на автобусной станции Хьюстона в тщетных попытках найти ее в телефонном справочнике. Прежде чем окончательно сдаться, он истратил больше доллара мелочью на телефонные звонки.
Затем он пошел прогуляться и как следует осмотреться в Хьюстоне. «Ну, дер-р-рьмо, — сказал он про себя, — тут не убавить, не прибавить. Сдается мне, что этот город вполне может обойтись без всяких Джоев Баков. Но с одним-то ему придется примириться, черт бы его побрал».
Он шатался по городу, пока не набрел на гостиницу. На ту самую, в названии которой отсутствовала букву «О» — дешевое запущенное заведение, в номерах которого вечно стоял затхлый воздух, а пол в ванной был залит водой.
Стоял холодный январский день. Он сидел на краю кровати, размышляя, что ему делать со своими проблемами, но очертания их виделись ему смутно. Он видел себя в будущем: все так же сидящим на краю кровати в гостинице, пытаясь привести мысли в порядок. Пройдет пятьдесят лет, его длинная белая борода будет мести по полу, а он все так же будет сидеть на том же месте, задаваясь вопросом, почему же мир повсюду так неуютно устроен, как а Альбукерке и почему он оказался выброшенным из него.
Единственное окно выходило в межстенный колодец, так что звуки улицы доносились до него словно бы издалека. Тишина эта, вселявшая неуверенность, ввергла его в какой-то ступор, который длился несколько часов. Позже, когда он вспоминал эти часы, они напоминали ему детство, когда телевизор выходил из строя. Время навалилось на него невыносимым грузом, под которым он не мог шевельнуться. Оно окружало его непроницаемой стеной, выбраться за которую было невозможно, — об этом даже помыслить было нельзя. Во время этих бесконечных тягучих часов в «г'' стинице» его била дрожь, которая не имела ничего общего с температурой снаружи, скорее, она напоминала дуновение смерти.