Джой закивал с такой готовностью, что пришла в движение вся верхняя половина туловища. Риччио сказал в трубку:
— Да, сэр, триста семнадцатый номер. Благодарю вас, сэр, большое спасибо.
Риччио повесил трубку.
— Он жаждет сразу же увидеть тебя.
— И ч-ч-что мне делать? Просто подняться?
— Номер триста семнадцатый. Давай-ка посмотрим, как ты выглядишь. — Риччио сделал шаг назад, осматривая Джоя с головы до ног. — Прекрасно, просто прекрасно. А теперь мне причитается еще одна десятка. Так?
— Слушай, друг, — Джой протянул Риччио бумажку и взялся за него обеими руками — одной за кисть, а другой за локоть. — Я хотел бы сказать тебе, что чертовски ценю все, что ты для меня сделал, а дальше, когда дела пойдут на лад… ну, словом, я не забуду тебя. Насчет этого можешь поставить об заклад последний доллар, и не проиграешь.
— Да брось, ничего ты мне не должен. Я просто был рад помочь тебе. — Мгновенным движением пальцев Риччио переправил деньги в боковой карман.
— Нет, нет, — продолжал настаивать Джой. — Я хотел бы знать, где я могу найти тебя. Потому что, черт возьми, все получилось только из-за тебя. Так где ты живешь?
— Да ладно, брось, и давай двигай.
— Мне нужен твой адрес, — продолжал настаивать Джой.
— Ну ладно, я живу в гостинице «Шерри-Нидерланд», а теперь хвост торчком — и валяй. Он ждет тебя!
Джой отпустил руку Риччио. Закрыв глаза, он стиснул виски пальцами, повторяя: «Шерри-Неверлин, Шерри-Неверлин, Шерри-Неверлин. Запомнил!» — Открыв глаза, он увидел, что Риччио уже миновал стеклянную дверь гостиницы и захромал по тротуару, демонстрируя свою головоломную походку.
Джой воспользовался зеркалом у лифта. Выяснив, что он несколько бледноват, резко согнулся в поясе, достав руками пол и сделав несколько таких наклонов, надеясь, что лицо обретет естественные краски. Затем он причесался, одернул рубашку, несколько секунд повозился с обшлагами, выравнивая их, с клацаньем притопнул каблучками по мозаичному полу, улыбнулся своему отражению и вошел в лифт.
Как только приоткрылась дверь, Джой почувствовал себя маленьким ребенком. Ибо у человека, ждавшего его в 317-м номере, было отеческое выражение лица; он был в том возрасте, в котором должен был бы быть его отец: в годах, но не очень стар, и на нем был старый выцветший купальный халат, которые преподносят в подарок в День Отцов.
Мистер О'Даниел был полноват, и одутловатые припухлости на лице говорили, что он или сидит на диете, или недавно болел. Наибольшее внимание привлекали глаза. С темными мешочками под нижними веками и густыми нависающими бровями, они отличались выцветшей голубизной, как у старого морского волка, который, щурясь, долгие годы оглядывал горизонт. Стоя в своем купальном халате, чуть приоткрыв рот и испытующе глядя на Джоя, он напоминал жертву кораблекрушения, которая выбралась на берег и еще не знает о судьбе своих детей — «Живы ли они? — казалось, спрашивали его глаза. — Не ты ли один из них?»
Джой, заговорив, вел себя так, словно пытался ответить на один из этих вопросов: «Как поживаете, сэр, меня зовут Джой Бак».
Мистер О'Даниел кивнул. Повторив его имя, он снова кивнул. Глаза его говорили: «В ужасный час ты вернулся к порогу дома, но слава Богу, что ты жив».
Вслух он сказал:
— Джой Бак.
Джой понял, что аудиенция состоится, и постарался придать лицу максимально осмысленное выражение.
— Мне сказали, что ты ковбой — это верно?
— Нет, сэр. — Джой с удивлением обнаружил, что говорит чистую правду. Затем, как-то почувствовав прилив юмора, он добавил: — Я не ковбой, но трахать умею по первому классу.
Шутка его не вызвала той реакции, на которую он рассчитывал. Мистер О'Даниел был откровенно шокирован.
— Сынок, — сказал он, и голос его был тверд. — Не стоит употреблять такие выражения. А теперь подойди-ка поближе.
Джой сразу же обратил внимание на убожество комнаты, отметив и грязно-зеленые стены, и единственное окно, выходившее в глухую шахту, и сырой запах гниения от отбросов, мокнущих внизу.