У каждого солдата есть на что пожаловаться, и Джо не был исключением. На этой почве он в конце концов и сошелся с однополчанами.
Молодые солдаты собирались за большим столом в казарме, над столом порхали матюги вперемежку с излюбленным обращением друг к другу — «старик». Один рядовой родом из «Цинциннать-его-так»[3], как он любил выражаться, обладал неповторимой способностью ввертывать матерщину в самых неожиданных местах.
Джо взял его манеру речи на вооружение. Так, потихоньку, он формировался как личность, обретал собственный стиль.
По большому счету служилось ему неплохо и время летело быстрее, чем обычно в армии.
В октябре второго года службы он писал бабушке:
«Милая Салли, ну вот, лямку тянуть осталось всего пятьдесят девять дней, там и на сверхсрочную податься можно. Здорово пошутил, а? Так и со смеху лопнуть недолго. Вчера была инспекция. Делать этим олухам нечего, вот и шляются с проверками, больше нового ничего, так что веди себя хорошо и топи печку, чтобы твоему любимому внучку было тепло, как он нагрянет домой, я по тебе чертовски скучаю, ну да что я рассопливился, а инспекцию я в конце концов прошел. Делов-то раз плюнуть. Ну пока, целую. Джо».
Случилось так, что это письмо к Салли оказалось последним. Джо даже не был уверен, что она его получила, ибо в это время в Альбукерке произошло нечто ужасное.
Бабушка подцепила нового кавалера, владельца большого ранчо. Он был на несколько лет моложе Салли, а разница в годах неизбежно влечет за собой стремление женщины скрыть некоторые неприятные истины. Так, она уверила поклонника, что ей сорок пять лет и она вполне может ездить верхом (что вряд ли полезно даже сорокапятилетним женщинам). Потом уже люди говорили: этому парню стоило трижды подумать, прежде чем позволять Салли оседлать даже кошку. Ведь с первого взгляда было ясно, что бедняжка хрупка, как соломинка. Однако утром в воскресенье Салли, которой уже исполнилось шестьдесят шесть, взобралась на ретивого скакуна в яблоках и ускакала в степь со своим возлюбленным.
Таков был конец четвертой блондинки, вырастившей Джо. Лошадь сбросила ее, и старушка переломала все кости.
Известие об этом обрушилось на Джо, когда он после обеда чистил свой грузовик в гараже. К нему пришел помощник полкового священника и протянул ему телеграмму от продавщицы, работавшей в магазине Салли: «Дорогой Джо, твоя любимая бабушка разбилась насмерть, упав с лошади. Дай тебе Господь силы, скорбим с тобой. Похороны в пятницу. Марита Бронсон».
Джо прочел телеграмму несколько раз. Помощник священника попытался узнать, что случилось, но Джо, казалось, не понимал его слов. Он зашел за грузовик и не показывался оттуда. Спустя некоторое время другой солдат заглянул под машину и увидел там Джо. Обхватив тело обеими руками, тот пытался унять сотрясавшую его дрожь. Телеграмму он зажал в зубах. Солдат растерялся.
— Эй, парень, что с тобой?
Джо молчал.
— Вылезай оттуда!
Джо не двигался. Глаза его обезумели. Помощник священника испугался, побежал за подмогой, привел врача и двух рядовых, те вытащили Джо из-под грузовика, отвели в госпиталь. Несколько дней ему делали инъекции успокоительного. На похороны Салли он, конечно, не попал.
Спустя три недели Джо вернулся в строй. Когда срок службы истек, Джо пожелал остаться на сверхсрочную, но армия не нуждалась в солдатах, распускавших нюни из-за смерти какой-то бабки. Его демобилизовали. Он отправился в Альбукерке, все еще не осознав, что там его никто не ждет, остановился в гостинице и принялся названивать друзьям Салли. Она не оставила завещания. Джо в первый раз услышал, что у покойницы была сестра, которая жила в штате Айдахо. Сестра также понятия не имела о Джо. Она приехала, распорядилась имуществом погибшей косметички, продала дом, где Джо рос с семи лет, и укатила с деньгами в Айдахо. Больше о ней никто ничего не слышал.
Теперь, в двадцать пять лет, еще не оправившись от потери, Джо понял, что надо шевелить мозгами. Но дело это было для него явно непривычным. То есть думать он, конечно, мог, но острота мысли, присущая другим людям в чрезвычайных ситуациях, была ему чужда.
Он пробыл в отеле несколько дней, в основном сидя в номере, задернув шторы. Он забывал есть, перепутал день и ночь. Джо много спал, но мучился кошмарами. И во сне и наяву он тосковал по Салли Бак, иногда звал ее. Как-то ночью он явственно ощутил, что она вошла в комнату, пока он спал, и присела на край кровати. Он проснулся, а она сидит, пальцы сжала, живая, настоящая. Он залюбовался ее лицом. Она сидела в профиль, устремив взгляд в ночное небо, Джо воззвал: «Салли, что мне делать?» Она, казалось, не слышала. Затем произнесла что-то непонятное, то ли: «Я не могу отдать свой дом», то ли: «Я не могу скакать верхом».