Так тешил свое воображение Джо. А вот что случилось на самом деле.
Он прощелкал подковками через улицу, толкнул вращающуюся дверь кафе, пронес себя в новом качестве мимо столов к служебному входу. Там кончалось царство свежего воздуха и начинались владения жары и пара. Миновав еще одну дверь, он прошел на мойку. Негр средних лет заставлял поднос грязными тарелками. Джо подождал, пока тот поставит полный поднос на ленту транспортера посудомоечной машины. Негр улыбнулся Джо и кивком указал на громоздящиеся на полу проволочные корзины, заполненные тарелками.
— Видал, сколько дерьма? А?
Джо подошел к официанту и закурил.
— Слышь, я тут на Восток решил податься.
Негр посмотрел на чемодан Джо.
— Выходит, не на работу пришел?
— Нет, попрощаться. В общем, рву в Нью-Йорк.
— В Нью-Йорк?
— Ну да, не врубился, что ли? Вот думал попрощаться, зашел напоследок.
Дверь распахнулась, на пороге возникла полная женщина с лицом в пятнах и закричала во все горло:
— Чашки давай!
Затем дверь снова закрылась. Негр протянул Джо руку.
— Ну, счастливо.
Джо подал свою и на мгновенье почувствовал, что не хочет прерывать рукопожатие. Он чувствовал необъяснимое желание надеть фартук и приняться за работу. Но об этом и речи быть не могло.
— Да какого черта я тут торчал, верно?
— Верно, — отозвался негр, смотря на свою ладонь, которую сжимал Джо. — Ну и что ты собираешься делать в Нью-Йорке?
— По бабам пойду, — ответил Джо. — По тамошним бабам. В Нью-Йорке их много и, говорят, они за это платят.
— За что платят? — Негр, наконец, освободил руку.
— Мужики там, — сказал Джо, — почти сплошь гомосеки. Так что женщинам приходится покупать то, что они хотят. Они и рады заплатить за это самое, потому что только так и могут это получить.
Негр помотал головой.
— Ну и бардак же там, если не врешь! — Он достал пустой поднос и начал ставить на него чашки.
— Точно, бардак. А мне оттуда денежки закапают. Верно я говорю?
— Почем я знаю? Да и откуда мне знать…
— Как не знаешь? Я же тебе все объяснил.
— Объяснить-то объяснил, да кто его знает…
— И все равно тут ошиваться без толку. Такой парень, как я, нигде не пропадет. Верно?
— Может, и так. Но все равно, удачи тебе.
Неожиданно для себя Джо обнял негра и срывающимся голосом проговорил:
— Спасибо тебе, папаша. Счастливо оставаться.
Он сказал это так, как будто негр был и вправду его отцом.
Подошел автобус, и Джо влез внутрь. С автобусной станции доносились звуки музыкального автомата. Певица нежным, грудным голосом пела песню «Колесо фортуны крутится, крутится, крутится».
Джо казалось, что певица понимает его и желает удачи в пути на Восток.
Он криво улыбнулся, блеснув зубами, и пошел по проходу. Улыбка не сходила с лица, его переполняли чудесные предчувствия, которые он не смог бы выразить словами. Бывают моменты, когда ощущаешь власть над миром, над всем, что тебя окружает. Щелк — и все крутится в нужном направлении: музыкальный ящик выдает песню под настроение, все подлаживается под тебя, даже автобус дальнего следования. Только спроси на станции: «Когда отходит автобус на Нью-Йорк?» И тебе ответят: «Прямо сейчас». Остается лишь влезть внутрь.
Весь мир играет мелодию для тебя, а ты задаешь ей ритм. И даже не нужно его отбивать, ритм в тебе самом. Не успеешь подумать о нью-йоркских женщинах, а эта бабенка из ящика тут же подпоет в лад: ох тоскуют, ох томятся. Это все про них, которые в Нью-Йорке. О’кей, леди, вот он я, уже лезу в автобус, уже еду!
А вот и местечко для меня, нет, два местечка: на одно плюхнемся, на другое ножки примостим, платить не надо, за все уплачено, весь мир в кармане. Чемодан — на верхнюю полку… Поехали! Думаете, шофер ведет автобус по своему графику? Нет, по моему. Он только крутит баранку, а заказываю музыку я!
ГЛАВА 2
Когда Джо Бак решил уехать на Восток ловить счастье, ему исполнилось двадцать семь лет. Но жизненного опыта у него было не больше, чем у восемнадцатилетнего юнца, а может, и поменьше.
Он рос на руках у разных блондинок. Первые три воспитывали его до четырех лет и были молодые и хорошенькие.
В доме постоянно царила суета, толкалась масса народа. Джо всегда путал своих нянек, всех называл мамами, пока не узнал, что его матерью была лишь одна, а две другие были просто ее подружки. Но все три блондинки были ласковы с ним, позволяли вести себя, как заблагорассудится, покупали подарки и тискали сверх всякой меры. А одна из них (да, кажется, одна) целыми днями пела «Жду любимого домой», «Женщина в красном платье», «У него за спиною два серебряных крыла» и другие песни.
Вспоминая детство, Джо всегда думал, что эта певунья и была его настоящей матерью.
Тогда шла война, и блондинки по мере сил в ней участвовали. Надев спортивные брюки, накинув платки и прихватив свертки с обедом, они шли на панель в любое время суток.
Иногда были десанты на автобусе в Хьюстон и Детройт. Джо помнил, как они жили в этих городах некоторое время. Где бы они ни останавливались, в дом всегда приходили мужчины в форме, ненадолго оставались, затем исчезали. Некоторые из них назывались мужьями, но Джо что-то не припоминал ни одного, которого бы звали его отцом. Позже он сообразил, что его родители не позаботились узаконить свои отношения.
В один прекрасный день, когда небо казалось белесым, выгоревшим от зноя, Джо перевезли к четвертой блондинке, в Альбукерке, штат Нью-Мексико. Остальных трех он с тех пор никогда не видел, а когда вспоминал о них, на память приходило белесое небо. Он думал, что блондинки прячутся там.
Четвертая блондинка, тощенькая простушка по имени Салли Бак, была его бабушкой. Однако худоба делала ее привлекательнее трех бывших блондинок, вместе взятых. У нее были огромные серые глаза с черными, как гуталин, ресницами и колени, в которые хотелось уткнуться и зарыдать, до того они беззащитно выглядели.
Всякий, кто любит, приходит в умиление, созерцая какую-либо часть тела у предмета своего обожания. Джо плакал над костлявыми коленями Салли Бак.
Она держала магазин косметики и пропадала там по десять — двенадцать часов в день, поэтому мальчик проводил часы после школы в компании клиенток. Эти женщины не были блондинками, не носили платьев цвета лаванды, лимона или незрелых яблок, глаза и ресницы у них были самые заурядные. На Джо они почти не обращали внимания.
Воскресенья не слишком отличались от будней. Салли обычно отправлялась на свидания. Мужчины, особенно приезжие, были ее слабостью. Ну как откажешь ковбою в техасской шляпе? И поток широкоплечих загорелых великанов с Запада в апартаменты крошки Салли не иссякал.
С одной стороны — эфемерность, аромат духов и маникюр; с другой — кожаные штаны, мускулы и запах лошадиного пота. Не одно мужское сердце колотилось от такого контраста.
Иногда Джо брали на свидания. Он восхищался многими мужчинами Салли, но только один из них уделил ему большее внимание, чем обязывало положение.
Этого мужчину с иссиня-черной бородой и блестящими глазами звали Вудси Найлз. Он научил Джо ездить верхом, мастерить рогатки, жевать табак, курить сигареты. Показал, как можно, справляя нужду, пустить струю выше головы. Вудси Найлз был складным и ухватистым малым, это сквозило даже в походке. Да, он ходил так, словно был уверен, что ни секунды жизни не должно пройти без удовольствия. И он получал его, даже когда просто ходил по комнате или открывал загон для скота. А еще Вудси Найлз знал много песен, пел, как настоящий певец, аккомпанируя себе на гитаре. Иногда, ночуя на ранчо, Джо просыпался в три часа ночи от пения, доносившегося из спальни, где располагались Вудси и Салли. Джо всегда думал, что Вудси не давало спать по ночам переполнявшее его чувство молодости, силы и мужской полноценности. Он просто не желал тратить время на сон, искал выход избытку чувств в песне загонщиков скота и так рычал в припеве, что Салли хихикала, а когда Вудси доходил до куплета, где поется о том, что на небе животных считают и клеймят, Джо был готов тихонько подхватить песню. Он еле сдержался, чтобы не побежать в спальню к этим прекрасным людям. Джо начал понимать, как вести себя с женщиной в постели — надо петь для нее. И ей хорошо, и тебе, да и всем в доме приятно.