Рядом с лесбиянкой.
Так вот почему беспокоилась и негодовала мама!
Значит, со стороны это выглядело именно так? То есть окружающим казалось, что она просто-напросто влюблена в Инну?
У Нины похолодели руки. Она сунула кулаки в карманы куртки, но теплее не стало. И дрожь не унялась. Ее колотило от стыда, от ненависти к себе, к собственной глупости, готовности унижаться. Инна уехала – и словно бы увезла с собой некую невидимую сеть, которой все эти годы была опутана Нина. Теперь она смотрела на свою оголтелую привязанность другими глазами. Она всегда была одинока дома: родители, слишком занятые работой и друг другом, не то не могли, не то просто не умели уделить ей столько внимания, сколько требовалось душе, алчущей любви. Будь у нее сестра, брат, а лучше сестры и братья, Нина обратила бы на них всю эту неуемную жажду привязанности и преданности, однако она была единственным ребенком. Любовь переполняла ее, но почему именно Инна явилась тем объектом, на который это чувство вдруг выплеснулось? На ее месте мог оказаться отец, мама, тот мальчишка из соседнего дома, который сладострастно рвал ее за косы в далеком детстве… Но мальчишка уменьшился в росте и теперь достигал долговязой Нине до плеча, вдобавок скверно ругался матом по поводу и без повода. А в семье вообще не были приняты особенные нежности, ее мама была лучшая из мам на свете, но то ли стыдилась ласкать дочь, то ли считала это ненужным. Ее так воспитали, бабушка ведь была очень суровая дама, оттого дед в свое время и сбежал от нее в деревню, в глушь – хоть и не в Саратов, а всего лишь в Чкаловский район. А Инка… Инка радостно принимала любовь, которая так и выплескивалась из чувствительной Нининой души, купалась в ней, хорошела в радужных струях. А главное, она всегда давала Нине понять, как нужна ей эта привязанность и преданность, как ценит она их дружбу.
Вот что было нужно Нине: встречный порыв, умение оценить ее чувства, благодарность… хотя бы это, если не ответная любовь. Но как жить теперь – без Инны, без этой благодарности, а главное, с накрепко припечатанным ко лбу клеймом лесбиянки?!
И ведь, наверное, так о ней думали все, все! Может быть, именно поэтому в компаниях парни всегда кружили только около Инки, старательно обходя Нину? «Да будь ты повеселей! – учила мама. – А то у тебя такой неприветливо-высокомерный взгляд, что к тебе и подойти страшно».
Какой, к черту, взгляд! Ее просто видели насквозь: ее ревность, ее любовь. Уж наверняка ее давно называли лесбиянкой, втихаря, украдкой смеялись над ней, презирали, сторонились. Может быть, именно поэтому она была все время одна, у нее практически не было подруг – кроме Инны.
Почему? Неужели девочки боялись, что она начнет к ним… как это? Приставать! У них на курсе был такой Лева Вершинин, которого сторонились девчонки, потому что он был до неприличия сексуально озабочен и чуть что начинал тяжело дышать и хватать девочек за коленки. Поскольку на курсе девок было больше, чем парней, он перманентно пыхтел, как паровоз, и руки его вечно искали себе занятие.
От него шарахались. И от Нины, выходит, тоже шарахались?
А может быть, они были правы? Вдруг все ее психоанализы – не более чем попытка оправдать себя перед собой же? Наверное, убийца тоже оправдывает себя, мол, я не мог поступить иначе, меня просто довели! Так и она. А на самом-то деле…
Тьфу!
Вдруг горько, отвратительно горько стало во рту, словно подавилась желчью. Нина спустилась вниз в туалет и долго полоскала рот под краном.
Отвратительный привкус не проходил. «Купить, что ли, тюбик зубной пасты, щетку да вычистить зубы?» – подумала она.
Пошла к аптечному киоску, но ни пасты, ни щеток там не было. Только «Стиморол». Ну, что ж делать… Сунула в рот подушечку и еще постояла минуту возле киоска, бездумно жуя и озирая витрину. Аспирины, анальгины, пластырь, прокладки, памперсы, презервативы, бумажные салфетки, жевательная резинка…
«Стиморол» не помогал, несмотря на все свои щедро разрекламированные качества. Может быть, потому, что ему предстояло заглушить не какой-то там вульгарный вкус лука, а по меньшей мере отвращение к жизни?
Нина взяла еще одну подушечку, и вдруг в голове мелькнула мысль – такая, от которой еще вчера, да что там – час назад, она пришла бы в ужас. А сейчас ощутила только холодную готовность сделать то, что решила.
Не давая себе ни минуты на размышление, Нина еще раз наклонилась к окошечку киоска, протягивая деньги.
Держа в руках пачку бумажных салфеток, которая не вместилась в карман куртки, она вышла из вокзала – и в первую минуту отпрянула, так лихо налетели на нее таксисты:
– Девушка, куда едем?
– Девушка, давайте по пути!
– Девушка, недорого!
Она пыталась рассмотреть в темноте их лица. Потом покачала головой:
– Нет, я не еду.
– Автобуса уже не дождетесь! – обиженно крикнул кто-то вслед, однако Нина не оглянулась.
На противоположной стороне, на автобусной остановке, безнадежно зябло человек десять, надеясь на чудо. Впрочем, то один, то другой расставался с этими надеждами и, отчаянно махнув рукой, устремлялся к веренице машин, вытянувшейся вдоль остановки. Это были частные извозчики, и они традиционно брали подешевле.
Нина прошла мимо машин, пытаясь всмотреться в лица сидящих за рулем. Здесь никто не навязывал услуг, частники предоставляли пассажирам право выбирать самим.
Высокий парень курил, опершись на капот грязно-белого «Москвича».
– Подвезете? – спросила Нина робко.
Он отбросил сигарету, выдохнул дым в сторону и только потом спросил:
– Далеко?
– В Лапшиху.
– Н-ну… – Он задумчиво окинул Нину взглядом. – В Лапшиху – пятьдесят. Вам это как? Дорого?
– Да ладно, поехали, – буркнула она, почему-то растроганная и этим вопросом, и деликатностью, с какой он старался не дышать на нее дымом. Впрочем, сигареты его пахли приятно.
В «Москвиче» оказалось холодно.
– Отопление не работает, извините, – тихо сказал водитель.
Нина кивнула:
– Ладно, ничего. Поехали.
И они поехали. Почему-то все светофоры были их. Нину то и дело бросало вперед – водитель тормозил излишне резко.
Ее начало подташнивать – то ли от этих торможений, то ли черт его знает от чего.
– Музыку включить? – спросил водитель. Голос у него был негромкий, молодой.
Нина покосилась на него. Огоньки приборов играли на его лице. Да, довольно молод…
– Если хотите, – сказал шофер.
– Тогда не надо.
Они продолжали ехать дальше в тишине и молчании.
– Вы как хотите ехать, с Бекетова или через центр? – осведомился водитель.
– Да мне все равно.
Может, это прозвучало и неприветливо, но не могла же Нина брякнуть, что вообще не знает автодороги в Лапшиху, что всегда проезжала ее только на трамвае! Ведь она жила в Первом микрорайоне, а Лапшиха… Ладно.
Наверное, он тоже не знал этой дороги, потому что с площади Горького свернул на Белинку, а оттуда промчался к Ошаре – и потащился параллельно трамвайным рельсам.
– А теперь вам куда? Показывайте дорогу.
Нина нервно сглотнула, вглядываясь в темноту. Где-то тут был недостроенный дом… А, вот он.
– Во двор поверните, пожалуйста. Здесь остановите. Хорошо, спасибо.
Водитель огляделся. Пустой двор заброшенной новостройки. Огоньки метрах в пятидесяти – там начинаются дома.
– Может, вас туда подвезти?
– Ничего, я дойду. Вот, возьмите.
Он протянул ладонь. Нина положила на нее то, что лежало у нее в кармане.
Мгновение водитель ощупывал это пальцами, потом, не поверив своим ощущениям, зажег свет в салоне и уставился на ладонь, в которой лежал презерватив.
Вообще можно было ожидать какой угодно реакции, но он только повернулся к Нине и спокойно сказал:
– Не понял.
– Выключите свет, пожалуйста, – просипела Нина, съеживаясь под его взглядом. – Потом я вам все объясню.
Он хмыкнул, но послушался.
Темнота была кромешная. Нина перевела дыхание и заговорила более внятно:
– Вы не волнуйтесь, у меня деньги есть. Вот. – Она пошуршала в кармане. – Я вам их потом отдам. После…