Вдовы покинули дом и теперь окружили труп бенедского воина, прислоненный к особому столбу. Нижняя часть тела убитого скрывалась в клубящихся тенях. Человек из медных монет. Погребение – единственное, на что тисте эдур использовали деньги. В зависимости от положения умерший обретал «доспехи» из медных, латунных, бронзовых, железных, серебряных или золотых монет.
«В этом тисте эдур, по крайней мере, честны, – думал Удинаас. – Они платят деньги смерти. Летерийцы же на деньги покупают жизнь. Впрочем, не совсем так. Скорее они покупают иллюзию жизни. Богатство – доспехи жизни, цепь ее крепостей, армия, всегда готовая к сражению. Но всем этим врага не обманешь. Враг знает, что на самом деле ты беззащитен».
«Хаанн, хаанн, хаанн…»
Наступил час Шельтаты Всеведущей – Дочери Сумерек. Пора, когда мир теряет свои очертания и определенность. Свет уходит, воздух утрачивает прозрачность. Раскрываются все потаенные стороны, все изъяны света и тьмы, столь тщательно скрываемые в иное время. И тогда оказывается, что трон… пуст.
«Почему бы не уверовать в деньги и не поклоняться им? Награды для принявших эту веру очевидны и приходят почти сразу же».
Удинаас мысленно усмехнулся. Такое простое объяснение не соответствовало летерийской действительности. В столь грубом и откровенном виде культ денег существовал лишь для нищих. У остальных поклонение имело куда более утонченные проявления и облекалось в пышные одежды этических принципов и правил, созданных для приумножения богатства. Летерийцы говорили не о стремлении загрести побольше, а об усердии и порядке, трудолюбии и надеждах на светлое будущее. Слава и успех всегда имели имена, что делало стремление к богатству еще более притягательным. Но у каждой добродетели была своя порочная противоположность: леность, расхлябанность, мрачные воззрения на грядущий день. И естественно, провалы и бесславие, которые стыдились огласки. Мир достаточно жестко отделял одно от другого, не оставляя места сомнениям и просто заблуждениям. Вера нередко становилась прагматичной, а прагматизм – бог с холодным сердцем.
«Скиталец, сделай нас богами с холодным сердцем, дабы мы действовали, ничего не стесняясь». Эти слова вполне могли бы стать летерийской молитвой, хотя никто не отважился бы произнести их вслух. Ведьмино Перышко утверждала, что каждый наш поступок является молитвой и потому в течение дня мы молимся и служим разным богам. Вино, белый нектар, дурханг и подобные им зелья – это молитва смерти. Так говорила юная ведьма. Любовь она называла молитвой жизни, месть – молитвой демонам справедливости. Помнится, кто-то спросил ее, чем является договор, скрепленный печатью. Ведьмино Перышко слегка улыбнулась и ответила, что это – тоже молитва, но, как она выразилась, «нашептывающему иллюзии». Добавление к числу потерь и лишений еще одного, внешне выглядящего как приобретение. Взаимный обман, сплетенный руками обеих сторон.
«Хаанн, хаанн, хаанн…»
Удинаас поежился. Стоять на ветру в мокрой от пота одежде было холодно.
Со стороны моря донесся боевой клич. Это возвращались воины, поутру отплывшие на к’ортанских баркасах. Удинаас пересек площадь, направляясь к дому Сенгаров. Навстречу ему попались Томад и Урута. Летериец поспешно опустился на колени, прижался головой к земле и стоял так, пока хозяева не прошли. Затем он вскочил и двинулся к входу, предназначенному для рабов.
Погребальный обряд тисте эдур отличался продолжительностью. С наступлением темноты воина в «доспехах» из монет уложат в выдолбленный ствол черного дерева, концы которого плотно забьют толстыми дисками из кедра. Через шесть дней покойника отнесут в одну из священных рощ, где и похоронят. А пока, все эти шесть дней, вдовы будут по очереди петь над ним заунывные погребальные песни, не умолкая ни на мгновение.
Удинаас вошел в свою тесную каморку, где его ждала спальная подстилка. Он лег и представил себе, как в неясном сумеречном свете к причалу один за другим подходят к’ортанские баркасы. Воины вернулись с победой. Иного от них и не ждали. На девятнадцати летерийских кораблях в живых не осталось никого. И никого из нарушителей договора не взяли в рабство. Стоя по обоим берегам канала, знать тисте эдур сейчас приветствует своих воинов. Но молча, поскольку в деревне совершается погребальный обряд.
«И не только поэтому, – вдруг подумал Удинаас. – Случилось что-то… ужасное».
Он лежал, вперив взгляд в косой потолок и чувствуя в горле комок. А потом вдруг услышал в шуме крови, бегущей по жилам… странный звук, который слабым эхом отдавался у него в сердце. Точнее, чередование звуков: «Хаан-ханн, хаан-ханн, хаа-хаа, хаан-ханн, хаан-ханн, хаа-хаа…»