По равнине брели какие-то путники, и пыль шлейфом вилась за их ногами. Кто они? Воины, изуродованные в бою? У многих вместо рук болтались обрубки с торчащими наружу жилами. Невидящие глаза; лица, искаженные страхом. Страхом собственной смерти. Не замечая Удинааса, они брели мимо.
А у него внутри нарастало и поднималось ощущение безмерной потери. Ощущение горя, сменившееся едва различимыми словами о предательстве.
«Кто-то за все это заплатит, – звучало в мозгу Удинааса. – Кто-то непременно заплатит… Кто-то… Кто-то…»
Слова были чужими, равно как и мысли; однако голос его собственный – в этом не было никаких сомнений.
С Удинаасом поравнялся высокий и чернокожий мертвый воин, которому мечом снесло почти все лицо. Из зияющей раны торчали растрескавшиеся обломки костей. Раб надеялся, что и этот увечный тоже пройдет мимо, не обратив на него внимания. Но незнакомец едва заметно взмахнул закованной в металл рукой и… ударил Удинааса в голову. Брызнула кровь. Удинаас рухнул в пепел, морщась от обжигающей боли.
Затем он почувствовал на левой лодыжке хватку железных пальцев. Его бесцеремонно дергали за ногу. А потом изуродованный воин куда-то его поволок.
– Куда ты меня тащишь? – закричал Удинаас.
«Госпожа сурова», – прозвучал в мозгу ответ чернокожего воина.
– Какая еще госпожа?
«Та, что сурова».
– И она ждет там, куда ты меня несешь?
«Она не из тех, кто ждет».
Удинаас с трудом повернул голову, оглядываясь назад. За ними, уходя к самому горизонту, тянулась широкая борозда. Она напоминала свежую рану, заполненную черной кровью.
«Сколько времени он уже меня тащит? И кого я ранил?»
Послышался грохот копыт.
«Она приближается», – сообщил воин.
Удинаас перевернулся на спину, силясь приподнять голову.
Раздался пронзительный крик. Неведомо откуда взявшийся меч перерубил чернокожего воина пополам. Рука, пленившая Удинааса, откатилась в сторону. Совсем рядом, громыхая копытами, пронеслась лошадь.
От всадницы исходило ослепительное сияние. Меч в ее руке сверкал, как молния. Другая рука сжимала обоюдоострый боевой топор, с лезвия которого капал расплавленный металл. Конь женщины… был не чем иным, как конским скелетом, облаченным в пламя.
Незнакомка осадила скакуна и развернула его. Лицо ее походило на золотую маску. Вместо волос над головой поднимались золотистые чешуйки. Обе руки застыли с поднятым оружием.
Удинаас встретился со всадницей глазами. Ему захотелось спрятаться, зарыться в пепел. Но вместо этого он вскочил на ноги и побежал прочь.
За спиной тяжело стучали копыта огненного коня.
Менандора! Дочь Зари…
Впереди валялись распростертые тела воинов, недавно проходивших мимо Удинааса. На их ранах плясали языки пламени, источая вялые струйки дыма. Никто не шевелился. Летериец догадался: они умирают. Снова и снова. Они непрестанно умирают.
Он побежал дальше.
Удар был сильным. Стена из острых костей обрушилась на его правое плечо. Удинаас взмыл в воздух, потом шумно рухнул на землю и покатился, пытаясь руками и ногами остановить вынужденное кувыркание.
Позади него клубилась пыль. Казалось, все небо пришло в движение. Затем из пыли кто-то появился… Сапог с грубой подошвой придавил Удинаасу грудь.
Раздавшийся голос был похож на шипение тысячи змей:
– Кровь ящера, вивала локви… и вдруг в теле раба. Какое сердце ты выбрал, смертный?
Удинаасу было не вздохнуть. Сапог все сильнее давил ему на грудь, угрожая смять ребра. Летериец вцепился в сапог, понимая всю тщетность своих усилий.
– Прежде чем ты умрешь, пусть твоя душа ответит.
«Я выбрал… то, чему служил всегда».
– Это ответ труса.
«Да».
– У тебя есть мгновение, чтобы изменить ответ.
Пространство вокруг Удинааса начинало заволакивать черным. Грязь, набившаяся ему в рот, имела привкус крови.
«Ящер! Я выбираю вивала!»
Сапог сдвинулся в сторону. Рука в кольчужной перчатке потянулась к веревке, служившей рабу поясом. Железные пальцы подняли его вверх. Удинаас раскачивался, словно тряпичная кукла, а окружающий мир то и дело переворачивался вверх тормашками. Выше, еще выше, пока он не оказался между разведенными в стороны ляжками женщины.
Ее пальцы расстегнули на нем одежду и сорвали прочь набедренную повязку. А затем эти же холодные пальцы обхватили его за плечи.
Удинаас застонал.
Чудовище в женском обличье втолкнуло его член себе в лоно.
Вся кровь Удинааса вспыхнула огнем. Чресла отозвались нестерпимой болью. Придерживая летерийца за плечи одной рукой, она все запихивала и запихивала в себя его член… пока он не излил семя.