Как бы не обрадовались эти северяне, повстречавшись со Светоносицей, все будет испорчено, как только они заметят его. И все будут в опасности. — Бери Талассу, — приказал он Джайалу.
— Почему? — спросил младший Иллгилл.
— Ты привык к моей маске, мой друг, а жители деревни нет. Я подожду здесь, наверху. Объясни им, что я не собираюсь сделать им ничего плохого.
— Очень хорошо, — сказал Джайал, становясь рядом с Талассой.
Уртред подождал, пока его друзья не пошли дальше вниз по лестнице, потом взобрался обратно на плато и подошел к деревьям. Ветки молчали. Соловей улетел. Как только Уртред уселся на утоптанную землю под деревьями, еще один порыв теплого ветра пролетел над горами.
Тем временем жители деревни столпились внизу, у подножия лестницы. Они стали перешептываться, когда южане подошли поближе, так как заметили сходство между Аландой и ими самими. Горцы были невысокими и кривоногими, носили коричневые плащи и шерстяные краги, и были вооружены толстыми палками, копьями и луками. Имуни с легкостью оказалась самой красивой из своего народа, так как среди остальных было слишком много уродов, людей с бельмами на глазах и калек.
Имуни держалась за своего отца, Гарадаса. Он был не выше ее, жилистый и крепкий, с коричневой кожей, выдубленной ветром и солнцем, роскошными черными волосами, бородой и кривыми ногами. С первого взгляда было ясно, почему именно его выбрали старостой: в его глазах светился недюжинный расчетливый ум. Он остановился в нескольких шагах от основания лестницы и разглядывал незнакомцев. Обе группы с опаской глядели друг на друга. — Откуда вы пришли? — наконец спросил он. Южане поняли его, так как он говорил на их языке, хотя и с гортанным архаичным выговором.
Аланда оставила Талассу на попечение Джайала и сделала шаг по направлению к старосте. — Из святилища, — ответила она.
— Никто не проходил через деревню этой ночью; многие глаза глядели наружу, ведь сегодня — святой день. Как вы оказались там?
— Мы просто проснулись там, перед рассветом.
Глаза Гарадаса сузились, но тут заговорила Имуни, ее высокий чистый голос прорезал воздух. — Отец, статуи исчезли. — Все жители деревни, как по команде, повернули головы и уставились на нее.
— Исчезли?
— Да, полки были пустыми: только эти люди были там.
Гарадас опять посмотрел на всех трех, его коричневое лицо еще больше наморщилось. — А кто это там, под деревьями? — спросил он, указывая на плато перед пещерой.
— Демон, — ответила Имуни. По толпе собравшихся северян пронесся вздох ужаса.
— Он знает, что для вас он пария, поэтому предпочел вернуться на плато, — быстро сказала Аланда.
Гарадас на мгновение задумался. — Все это очень странно. Я должен пойти к пещере и сам осмотреть ее. Не спускайте глаз с воина и девушки, — сказал он своим людям. — Я пойду со старой дамой. — Было непонятно, услышали ли жители деревни его слова, так как они громко переговаривались между собой, постоянно указывая на святилище. Гарадас приглашающе протянул руку Аланде, и они вместе стали взбираться по ступенькам.
— Мы не хотим вам ничего плохого, — сказала она, карабкаясь вместе с ним.
— Да, в это я верю, потому что моя дочка вернулась целой и невредимой, — ответил он. — Но мой народ намного более суеверен, чем я. И мне надо самому посмотреть, что случилось со статуями.
Как только они подошли, Уртред встал из тени деревьев. Староста какое-то время не отрываясь глядел на маску Уртреда, прежде чем жестом попросил Аланду подождать. Потом он прошел мимо Утреда прямо в пещеру. Молодой жрец и Аланда обменялись недоуменными взглядами, но не сказали ни слова, молчание нарушал только шум ветра, пролетавшего над плечами гор. Через несколько минут Гарадас появился опять, из под загара и бороды было видно его внезапно побелевшее лицо. — Моя дочка сказала правду. Статуи исчезли, — потрясенно пробормотал он. — Расскажите мне снова, как вы оказались там. — Аланда повторила свой рассказ. Когда она закончила, Гарадас опустил голову. — Я простой человек: народ Года называет меня жрецом, но у меня нет никакого образования. Последний человек, умевший читать и писать, умер несколько столетий назад. Простите меня. Когда Бог Маризиан уходил, он ожидал, что в этот день здесь будет жрец. А здесь только я, погонщик яков.