- И было непозволение, становой и из-за книжек приезжал, чтобы всем ее книжкам повальный обыск сделать, но посмотрел книжечки и все ей оставил, да еще начал и извиняться.
"Я, - говорит, - приказание исполнил, а мне самому совестно".
- Вон тебе как!
- Да еще что! Как она ему ответила, что не обижается, и руку свою подала, так он у нее и руку поцеловал и говорит:
"Простите меня, вы праведница".
- А замуж она, стало быть, так уж и не пойдет?
- Мать ее спрашивала: не дала ли она обет, чтобы после смерти первого жениха ни за какого другого не выходить? Она отвечала, что "обета не давала". По-ихнему ведь тоже и обет давать будто не следует. Старуха добивалась, что, может быть, она в разговорах покойнику обещалась ни за кого не выходить? И этого, говорит, нет.
"Ну так, может быть, еще обрадуешь меня, выйдешь замуж?"
И на это тот же ответ:
"Не знаю, мама, но только не думаю".
"Отчего же?"
"Со мной, мама, жить очень трудно".
Сама так и созналась, что с нею жить - ад. А потом в день именин матери такой дар поднесла, что говорит:
"Мамочка! я ваша! я сегодня, в ваш дань, решилась и подарила себя служить вам и бедным людям. Я замуж не пойду"...
Так и остается и так и живет теперь вековушею. Вместо того, чтобы народить своих детей да их в ласке нежить и им свой остаток капитала передать, она собрала спять беспортошную детвору, да одевает их, да поет им про лягушку на дорожке.
XVI
Собеседницы умолкли, - Марья Мартыновна, вероятно, наслаждалась удовольствием, что довела до конца сказание, в котором ее главный враг, Клавдинька, была опозорена; а Аичка не отзывалась - может быть, потому, что опять куда-то перенеслась и о чем-то думала.
Это и подтвердилось.
После довольно продолжительной паузы она вздохнула и сказала:
- Как мне это все-таки, однако, удивительно!
- Что такое?
- Представьте, что я у себя точно такого же дурака знаю.
- Мужчину?
- Да, и очень интересный, а вот и в нем сидит точно такая же глупость.
- Что же, как он в своем поле уродует?
- То же самое, как и эта: ничего ему не нужно - ни вкусно есть, ни носить красивое платье, и ничто на свете.
- И любовь женская не нужна?
- Представьте - тоже не нужна!
- Этого никогда быть не может! Это при каком хочешь положении из моды не выходит!
- Нет, то-то и есть, что выходит!
- Ни за что не поверю!
- Да как же вы не верите, когда я вас уверяю!
- А я, моя дорогая, не верю. Мужчину женской фигурой всегда соблазнить можно.
- А я вам, моя дешевая, говорю, что и не соблазните. Марья Мартыновна как будто поперхнулась, но оправилась и договорила:
- Разумеется, мое время прошло.
- Хоть бы ваше и время не прошло и хоть бы в вас иголки не было, а ничего не убедите...
- Отчего же это?
- Оттого, что у них все нечеловеческое - они красоту совсем не обожают, а ищут все себе чего-то по мысли, и петому если из них кого полюбить, то с ними выйдет только одно неудовольствие.
- А он тебе очень нравится?
- Почему вы знаете?
- Неужли же не видно! Ты тем все и портишь, что свои чувства ему оказала.
- Ничего я не порчу, а я ему просто противна.
- Как нищему гривна?
- Нет, совсем противна.
- Как же этакая молодая, богатая - и противна? Что же это за дурак выдающийся!
- Не дурак, а вот в этом же самом роде, как ваша Клавдинька: все тоже смотрит в евангелие и все чтоб ему жить просто да чтоб работать и о гольтепе думать, - и в этом все, его пустое удовольствие.
- И будто уж нельзя его всем твоим капиталом привлечь?
- Ах, да на что ему капитал, когда ему больше того, что есть, ничего не надобно! Ему вкусный кусок положите, а он отвечает: "Не надо, я уже насытился"; за здоровье попросите выпить, а он отвечает: "Зачем же пить? - я не жажду"!
- Ну, что это взаправду за уродство!
- Да, я так жить ни за что не хочу.
- Разумеется; пусть он себе берет такую и жену, к их фасону подходящую.
Но Раичка, услыхав это, вскрикнула:
- Что-о-о! - И сейчас же резко добавила, что она этого никогда не позволит.
- Лучше на столе под полотном его увижу, чем с другою!
- Что же, и это можно, - успокоила ее мирным тоном Мартыниха.
Раичка понизила голос:
- То есть что же... разве вы это можете?
- Под полотно положить?
- Да... но ведь за это отвечать можно.
- Стоит только ему рубашку выстирать да на ночь дать одеть... вот и все.
- Ишь какая вы вредная!
- Да ведь я это для тебя же! - сконфуженно остановила ее Мартыниха.
- Нет, а как вы смели для меня это подумать! Рубашку вымыть!
- Ну, оставь, пожалуйста: видишь, чай, что я пошутила!
- Пошутила!.. Нет, вы думали, что уж влюбленную дуру нашли, и я вам дам такое поручение, что в ваших руках буду! Я не дура!
- Да кто ж тебе говорит, моя дорогая, что ты дура!
- То-то и есть, моя дешевая!
- Фу ты господи!
- Да, да, да.
- Так как же ты жить хочешь?
- Чтобы он был мой муж и жил, как я хочу, и больше ничего.
- Так ты бы ему лучше прямо так и изъяснила, что: "люблю и женись!"
- И вот, представьте же себе, что я уже до этой низости дошла, что и изъяснилась.
- И что же он - возвеличился?
- Нимало, а только пожал мне руку и говорит:
"Раиса Игнатьевна, вы на этот счет ошибаетесь!" Меня даже в истерику и в слезы бросило, и я говорю: "Нет, я вас люблю и весь капитал вам отдам". А он...
Аичка вдруг всхлипнула и заплакала.
- Полно, полно, приятненькая, убиваться! - попросила ее Марья Мартыновна.
- Не гладьте меня, я не люблю! - скапризничала Аичка.
- Ну, хорошо, хорошо, я не буду. Что же он тебе сказал?
- Не верит, дурак.
Послышались опять слезы.
- Ну, значит, он или бесчувственный, или беспонятный, - решила Марья Мартыновна.
- Нет, он не бесчувственный и даже очень понятный; а он говорят: "Вы в ваших чувствах ошибаетесь - это вы мою презренную плоть любите и хотите со мною своих свиней попасти, а самого меня вы не любите и не можете меня полюбить, потому что мы с вами несогласных мыслей и на разных хозяев работаем; а я хочу работать своему хозяину, а свиней с вами пасти не желаю".
- Что же это такое?.. И к чему это?.. Каких свиней пасти и на каких разных хозяев работать? - протянула недоуменно Марья Мартыновна.
- А вот в том и дело, что если не понимаете, то и не спорьте! дрожащим от гнева голосом откликнулась Аичка и через минуту еще сердитее добавила: - По-ихнему, любовью утешаться - это значит "свиней пасти".