- А я на море так ни разу и не был. Прикинь?
Вовка сидел на каком-то деревянном ящике и бережно стирал пальцами пыль со старого, во многих местах поржавевшего велосипеда. Сквозь чердачные щели пробивались яркие солнечные лучи, которые полосами ложились на сбитые мальчишеские коленки и на веснушчатый нос. А еще в этом свете плавно кружились крошечные пылинки, медленно выписывая в воздухе замысловатые траектории и устремляясь вверх, к изъеденной насекомыми, старой, сухой деревянной балке. Она была вся исписана странными, мутными знаками. Друг грустно улыбался.
- Дык, жизнь-то большая, Вовчик. Успеем еще. Все моря и горы объездим. Подрастем для начала и...
Он посмотрел на меня, широко улыбнулся, скорчил озорную физиономию и нажал на велосипедный звонок. Тот громко тренькнул. Его звон разлился забавной трелью по разогретому летним солнцем чердаку.
- А сколько нам? - задал странный вопрос Вовка, но я, почему-то, воспринял его, как абсолютно разумный.
- Не знаю, - ответил я, - Десять, наверное. А что?
- Да так... Просто не помню.
- А разве это важно?
- Наверное, - он задумчиво пожал плечами, - Просто иногда кажется, что мне всегда десять. А еще кажется, что я на этом чердаке застрял. Но, знаешь? Это даже хорошо.
Я посмотрел вокруг. Справа стояли колбы и штативы. Рядом с ними - раскрытая книга. На стенах и колоннах висели пожелтевшие от времени вырезки из журналов. Было тихо и уютно. Захотелось остаться здесь навсегда. Вот так сидеть со старым другом, звенеть в звонок велосипеда, перекидываться ничего не значащими фразами и мечтать о море. Но едва я об этом подумал, Вовка, вдруг, скривился. Лицо его стало каким-то кислым. Он медленно встал с ящика, сделал робкий шаг в мою сторону и тихо сказал:
- А ну-ка, пошел вон отсюда...
- Вовчик, ты чего? - не понял я такой резкой перемены его настроения, - Эй?
- Вали отсюда, говорю! - заорал он, - Ты, придурок, пошел вон с моего чердака! Нахрена ты сюда вообще приперся? Не нужен ты мне здесь! Вали, откуда пришел!
С каждым словом, голос становился все более грубым, превращаясь из детского во взрослый. Лицо тоже загрубело, и уже совсем скоро надо мной нависал здоровенный мужик, трясущий в воздухе пудовыми кулаками.
Я попятился назад. Начала болеть голова. Вначале совсем немного, но чем дальше пятился, тем сильнее становилась боль. Вовка медленно шагал следом. Его глаза горели гневом.
- Проваливай! - в последний раз рявкнул здоровяк, и я рухнул куда-то вниз, в темноту.
Над головой быстро уменьшался квадрат чердачного лаза, откуда на меня смотрел щуплый, долговязый мальчишка с конопушками на носу. Он улыбнулся на прощание, робко поднял одну руку и махнул одними лишь пальцами. Квадрат света быстро удалялся, пока не превратился в крошечную точку. А когда и она погасла, в лицо брызнула вода. Было нечем дышать.
Горло горело от боли. Я открыл глаза и, сквозь густую, дымную пелену, увидел багряное лицо Романа. Он навис надо мной с выпученными от напряжения глазами. Вены на его лбу вздулись. Щеки дрожали. Только сейчас до меня дошло, что он меня душит.
Я впился пальцами в его лицо, но он ловко увернулся и вцепился зубами мне в кисть. Потребовалось приложить колоссальное усилие, чтобы вырвать руку обратно.
Камни я нащупал уже тогда, когда в глазах начало темнеть. На миг даже показалось, что я снова вижу тот квадратный проем вверху. Немеющие пальцы впились в холодные булыжники, а дрожащие от бессилия руки одновременно подняли их и схлопнули над головой. На большее сил не хватило, но этого оказалось достаточно.
Пальцы Романа, сжимавшие мою шею, обмякли. Я выронил камни и те упали на грудь. Следом за ними упал и Роман. Воздух ворвался в распахнутый до предела рот, обжег изодранное горло. Тело миллионера сползло в сторону и безжизненным мешком замерло рядом. Из проломленного виска, слабо пульсируя, выходил темная, густая кровь. А минуту спустя, пульсация прекратилась.
Отдышавшись, приподнял голову и посмотрел туда, где лежала Марго. Она кашляла, жадно дышала, извиваясь всем телом. Но главное - она была жива!