Время подгоняло: через неделю к границе леса прикочует Тальвавтын с табунами. Надо успеть срубить, как договорились, кораль.
Место для изгороди выбирали всей бригадой. На плоской террасе среди лиственниц нашли просторную опушку. Долго бродили с Костей по снегу, считая шаги. И наконец составили план кораля. Конструкцию его упростили — ведь рук для строительства не хватало.
Костя принес из наших неистощимых запасов новенькие топоры на длинных изогнутых ручках и ручную пилу. Работа закипела.
К сумеркам уложили длинные завалы крыльев. Они суживались воронкой к входу в будущий вспомогательный загон. Усталые и довольные возвращались мы в лагерь.
— Больно хорошо пастухом у тебя работать, — вдруг сказала мне Геутваль, поправляя выбившиеся из под малахая волосы.
— Ты работаешь не у него, — рассмеялся Костя, — а в Дальстрое, понимаешь, в Дальстрое…
Гырюлькай шел, поглаживая блестящее лезвие топора.
— Очень нужный, хороший топор!
Приятно было растянуться в теплом полосе, пить горячий чай, уплетать сочную вареную оленину. Все были в приподнятом настроении. Женщины, весело переговариваясь, суетились у чайного столика. Гырюлькай и Илья мирно покуривали прокопченные трубки.
На душе у меня было легко и радостно: шаг за шагом мы подвигались к своей цели.
Я спросил Костю, что такое счастье.
— Кто… кто его знает… — рассеянно ответил он, пробудившись от раздумий.
— Хочешь, выдам самое точное, самое верное определение…
— Ну выкладывай!
— Счастье, старина, — в достигнутой благородной цели!
Костя обалдело уставился на меня и вдруг, смутившись, отвел в сторону глаза…
Пять суток, почти не выпуская из рук топоров, рубим и рубим лиственницы. Жерди приколачиваем прямо к стволам деревьев. Особенно пригодились нам строительные железные скобы. Целый мешок их подарил нам Федорыч. В Чауне, прослышав, что собираемся строить кораль в центре Чукотки. К концу недели, совершенно выбившись из сил, окончили хитроумное сооружение и были готовы принять табуны Тальвавтына…
Первыми почуяли приближение чужих табунов ездовые собаки. Потом забеспокоились олени, державшиеся по краям стада. Они норовили удрать, отбиться от табуна — разведать манящие запахи. Сдерживать табун стало трудно. Приходилось то и дело заворачивать беглецов.
Неожиданно в стойбище нагрянул Тальвавтын. Он появился у кораля на Своей упряжке белых оленей. Старик похудел, глаза блестели недобрым огнем, но встреча была мирной. Не, скрывая изумления, он осмотрел кораль. Видно, впервые видел ловчую изгородь и сразу оценил ее достоинства.
— Табуны привел — завтра отбивать будем.
Я предложил начать с табуна Гырюлькая, полагая, что наши пастухи хорошо знают оленей своего стада и мы получим в первый же день надежное ядро будущего табуна. Тальвавтын хмуро кивнул.
У кораля появлялись все новые и новые нарты — приезжали старейшины — родственники Тальвавтына, возглавлявшие табуны. Собрался весь «цвет» Пустолежащей земли.
Гости важно здоровались со мной, словно не замечая Костю, Гырюлькая, Илью. Молчаливо разглядывали кораль, перебрасываясь односложными замечаниями. Осматривая ловчую камеру, Тальвавтын спросил, словно невзначай:
— А какую тамгу будешь ставить? Оленеводы притихли, ожидая ответа.
Вопрос о тамге, семейной метке, был особенно важен для обитателей этого острова прошлого. Каждый, из них имел собственную метку — тавро — надрезы на ушах оленей. По числу и форме надрезов определялась принадлежность животных. О своем тавре мы позаботились еще в Магадане.
— Будем ставить свое тавро, — нахмурился Костя, — железное.
— Железное? — удивился Тальвавтын, в глазах его мелькнула досада. Осмотрев кораль, гости уехали.
— Завтра преподнесем ему «тавро», — усмехнулся Костя. — Провались я на этом месте, если старик не лопнет от злости…
Утром Геутваль разбудила нас затемно. В небе горели звезды, и луна освещала белую вершину Столовой сопки. Облитая мягким сиянием, она словно парила над Белой долиной.
Стали подъезжать люди Тальвавтына. Пологи в наших ярангах пришлось поднять, настелить оленьих шкур, чтобы вместить всех гостей и напоить чаем. Первыми приехали пастухи, преимущественно молодые. С любопытством осматривали кораль, охотно пили чай и чувствовали себя без старшин свободно.