Про свекровь-старуху? Которая все время постится: то мяса ей нельзя, то сыру-молока ей нельзя, а то даже яблок! Утром долго не выходит к завтраку — молится, вечером программу «Время» послушает — и снова молится. И чего она молится, вчерашняя коммунистка?! Слышно, шуршит какими-то бумажками, все бубнит и бубнит.
На днях Броня пришла домой, а по полу везде брызги воды… С потолка накапало? Нет, потолок сух. Наконец, увидев у старухи на подоконнике бутылочку из-под «Пепси» с бесцветной жидкостью, догадалась — свекровь принесла из церкви святой воды и окропила жилплощадь… Зачем?! Что, тут черти завелись? Или она, Броня, ей чем-то не угодила? Она насильно подталкивает старухе сливочное масло:
— Мама, ешь.
— Спасибо.
— Что спасибо? Ешь! Хочешь, сама намажу?
— У меня пост.
— Ну с конфетами пей.
— Спасибо. Сладкое тоже нельзя.
— Ты же сахар кладешь? — ярится Бронислава. — Почему?!
— В конфеты сливки кладут…
Бронислава терпела до сегодняшнего дня, но дальше никак! Старуха, наверное, ненавидит ее. Рассказала бы что-нибудь! Говорят, когда-то была боевая женщина. Но теперь молчит целыми днями, шмыг-шмыг, шурк-шурк мимо. Конечно, ненавидит. Не хочет разговаривать…
Не раз, прибежав поздно вечером к мужу в лабораторию, Броня жаловалась:
— Мне одной тяжело. А подруг позову — она осуждает.
— Осуждает? Почему так думаешь?
— Уставится из угла… и молчит… А то всё молится и молится…
— И хорошо, — не отрываясь от мерцающего монитора компьютера, начинал бормотать муж. — Это, конечно, имеет смысл, если точно кто-то слышит наши молитвы… А если ничего этого нет, налицо процесс самовнушения: что нас как бы слышат, и потому нельзя преступить светлые заповеди, завещанные…
Бронислава, гневно смеясь, хлопала его по худой спине:
— Ну хватит! Идем!
Алексей Александрович выключал свет, и они уходили в центр города, слонялись там, как примерные супруги, машинально глядя на красочные витрины новых бутиков. В непогасшем вечернем небе, пролетая, мигали красными лампочками самолеты, с тополей и берез каркали, сердясь на прохожих, вороны — где-то здесь под кустами скверика их толстые и еще неловкие детки…
Но вот явилась осень, а настроение у мужа не стало лучше, и Броня уж подумала: не замешана ли здесь какая-нибудь аспирантка или лаборантка? Однажды специально подкараулила на улице Кукушкина:
— Здрасьте, Илья Иванович. — И стала засыпать его вопросами, какие в другом состоянии духа ни за что бы не задала. — Бледный стал… не спит… не ест… Вот я и подумала…
— Боже упаси! — наотмашь перекрестился Кукушкин, поняв, о чем выпытывает у него супруга завлаба. — Он мыслитель, Бронислава. Ему на всех на прочих, извиняюсь, то самое!.. Он их просто в упор не видит, как напротив света не видать травинку. А тебя видит. Есть на что смотреть! — И, раскинув руки, оглушительно захохотал.
Так что же с мужем?
5
Почти в полночь после этого длинного, проклятого дня ссоры он вернулся домой.
— Ужинать будешь? — негромко спросила жена. Она куталась в голубой с цветочками банный халат, как бы мерзла, но привычно приоткрывала свои белые, пышные прелести.
Дверь в мамину комнату прикрыта, мать, наверное, спит.
Сын Митька в трико и в майке, вскочив и выключив телевизор, кивнул отцу и босиком пошлепал к себе.
Ничего не ответив Брониславе, Алексей Александрович прошел в ванную. Здесь в самом деле крепко пахло французскими духами. «Да куплю я тебе как-нибудь…»
Бронислава ждала на кухне, может быть, хотела извиниться. На столе стояла неоткупоренная бутылка вина. Но разговаривать с женой не было сил. Разделся и лег в постель, завернувшись в одеяло.
В тишине ночи было слышно, как храпит за стенкой мать. Через проем открытой двери Алексей Александрович увидел, как сынок прошел мимо, нарочито громко покашляв, — чуткая старуха, полупроснувшись, затихла. Все же Митька жалеет бабушку.
Бронислава, не дождавшись мужа, также явилась, легла. Они долго лежали рядом, не спали. Жена положила руку ему на плечо, Алексей Александрович не ответил.
Бедная мать! После смерти мужа она многие годы, как сиделка или медсестра, моталась по родным и знакомым: обитала у дочери года три нянчила внучку, потом на год уезжала в родную деревню, жила там, пока болела сноха Нина… И сыну, конечно, в первые трудные годы помогла баюкала Митьку, но, как только Бронислава отдала ребенка в модные ясли с английским языком, старуха снова переехала к дочери Светлане, нянчила теперь правнучку… А сюда вернулась три года назад, когда стала слабеть и слепнуть.