Субботу и воскресенье он провел в праздном безделье: валялся на песке, ел, плавал в море и спал.
Глава девятнадцатая
Постепенно жизнь приобретала рутинный порядок. Каждое утро мальчишка стучался в дверь и приносил молоко. Иногда Бренда задумывалась, действительно ли мальчишку назвали таким странным именем — Малявка, было ли это его настоящее имя, которое дали ему родители после долгих раздумий, или оно пристало к нему как кличка по милости какого-нибудь белого, старавшегося подчеркнуть свое презрение к нему.
Через окно кухни Бренда видела, как мальчик шел по дороге с бидоном молока в одной руке и свертком продуктов в другой. Он вышагивал осторожной поступью, а щенок неотлучно следовал за ним.
Мальчик исчез из виду, скрывшись за Головой Дьявола, и Бренда вернулась в кухню, стала готовить себе завтрак, слушая последние известия из Ньюкасла. Раньше позывные этой радиостанции пробуждали в ней тягостные воспоминания, теперь — предчувствия. Ее сад быстро преображался.
Она пыталась представить себе, как работают мужчина и мальчик. Мальчик был слишком худым и маленьким, со странной улыбкой и устремленными на нее глазами, в которых она всегда замечала нечто большее, чем страх, а рядом с ним, как тень, щенок, чем-то повторявший беспокойство своего хозяина.
Мужчину она даже мысленно не могла себе представить. Он оставался для нее загадкой, безумцем, рискнувшим покататься на доске у бомборы.
Когда теперь, высокий и слегка ссутулившийся, он медленно возвращался в полдень с работы по берегу моря к мысу, она видела, как сильно вымотала его работа. Его старая шляпа была всегда надвинута глубоко на лоб, словно ею он, как и она, хотел отгородиться от всего мира. Не было ли в жизни его чего-то иного, кроме шрамов на лице и теле, что вынудило его выбрать это уединенное место у Головы Дьявола?
Что они делали, когда скрывались за мысом, она не знала, да, собственно и не пыталась узнать, ведь ее контакт и общение с ними прекращались сразу же, едва наступали сумерки и малявка стучал в заднюю дверь, передавая ей охапку валежника. Он приносил ей дрова каждый вечер. Она отдавала ему зачерствевший хлеб, печенье или перезревшие фрукты, и оба они, мальчик и щенок, исчезали в сгущавшейся темноте.
Вечерами, когда почта и магазин были закрыты, а сейф заперт на ключ, она выходила в сад и подолгу смотрела, что было сделано за те часы, когда воздух сотрясали удары топора.
Однажды, когда в саду остались лишь пни от срубленных деревьев, она нашла на одном из них приколотую записку:
«Если вы хотите использовать эти пни на топливо, напишите, я наколю дров».
Вид этих небрежно нацарапанных строчек потряс ее, ей показалось, будто с ней говорит привидение. Она вытащила из кармана карандаш и чуть пониже приписала:
«Большое спасибо. Эти пни на дрова непригодны».
Иногда по ночам, чтобы как-то скоротать одиночество, в последнее время становившееся особенно невыносимым, она вдруг снова шла в кухню и начинала лихорадочно готовить, жарить лепешки, печь кексы. Плоды ее кулинарных безумств с аппетитом уничтожали мужчина, мальчик и собака.
Однажды, когда солнце бросало на море свои последние шафрановые лучи, она вдруг с удивлением заметила, что в саду не осталось больше следов пожара, и только пни еще указывали на те места, где некогда росли деревья. Наступило время для рождения нового. Без деревьев земля уныла и беззащитна.
Постепенно, но намного быстрее, чем Бренда могла предположить, сад преображался. Только дикая слива осталась у окна кухни на прежнем месте, протянув не тронутую пожаром ветку.
Поль читал записку, которую Кемми принес ему вместе с молоком рано утром. Как и все предыдущие, она была напечатана на машинке без обращения.
«Прошу с понедельника начать посадку изгороди, пока не налетел песок и все не испортил. Пни будет выкорчевывать Джек».
Поль пожал плечами. Он не имел ни малейшего представления о том, как сажают живую изгородь, но малявка спросит об этом у того же Джека или какого-нибудь Алека, а уж они знают все на свете.
Всю субботу и воскресенье Поль слышал доносившийся до него грохот машины — это паромщик Джек корчевал пни.
Проснувшись утром в понедельник, еще до того как малявка пришел с молоком, Поль вдруг почувствовал, что встречает новый день без отвращения, какое испытывал весь предыдущий месяц. Позавтракав, он сказал малявке:
— Сегодня нам нужно накопать кустов для живой изгороди. Поэтому отнеси сейчас эту записку на почту и спроси мисс, нет ли у нее какого инструмента для этой работы.
Кемми и щенок с привычной быстротой направились прямиком через Голову Дьявола. Вскоре мальчик вернулся с инструментом, и все они пошли к зарослям кустарника на краю дюн.
Когда с почты донесся голос Бренды, Поль даже вздрогнул, не поверив, что они проработали уже три часа. Малявка и собака бросились бежать на этот зов женщины, стоявшей на крыльце почты.
Впервые в этот день Поль почувствовал всю прелесть весеннего утра. Небо, море и женщина соединились в одну симфонию голубых тонов. Поль был слишком далеко от нее и не мог рассмотреть ее лица, но заметил, что она была высокой и стройной, с темной пышной прической. Совсем не похожа на озлобленную старую деву, какой он представлял ее себе.
От благоухания цветов, жужжания пчел и легкого ветерка, донесшегося с моря, Поль почувствовал наслаждение, которого уже давно не испытывал.
Взбираясь к Голове Дьявола, Поль впервые за все время работы понял, что работается ему легко и приятно…
День за днем Бренда наблюдала, как хорошеет ее сад.
Уж год, как в лесу не было птиц. Теперь, с наступлением весны, они вернулись в родные места, и откуда-то со стороны озера до нее доносился смех кукабуры, приветствовавшей наступающий день, и размеренное щелканье совы, приветствовавшей наступление ночи.
Чудо! Бренда снова и снова повторяла это слово, хотя никогда не верила в чудеса.
Глава двадцатая
Весна пришла вместе с порывистыми северными ветрами. Ожившие штормы яростно обрушились на сушу. Небо то и дело заволакивали грозные грозовые тучи. По радио объявили, что циклон частично угрожает и центральному побережью страны.
В первую ночь Бренда долго не могла заснуть, она лежала и слушала, как дождь грохотал по крыше, сбегал по водосточным трубам и выстукивал какую-то нескончаемую мелодию, возвращавшую ее к воспоминаниям детства.
Здесь, как и в Дулинбе, крыша их старого дома была из рифленого железа, и дождь, низвергаясь на нее, барабанил ритмы, по которым можно было точно определить, усиливалась или утихала буря. Порывы ветра резко и яростно хлестали в окна и двери.
Для Бренды этот шторм был словно целебный бальзам, утоливший боль тяжелых воспоминаний детства, теперь казавшегося таким милым, согревающим душу. Мысли ее блуждали далеко в радужной дымке минувших лет, уносили ее к тем годам детства, когда еще и мать была здоровой, и отец всеми своими помыслами был с ней, с Брендой, и любовь родителей, как сияющая опора и оплот семьи, защищала ее от невзгод. Бренде сейчас было безразлично, давно ли начался этот дождь и скоро ли пройдет, явится ли кто-нибудь из покупателей завтра к ней в магазин и на почту. Она жила в беспечном мире своего детства.
Поль выругался, когда увидел над морем первые темные тучи, нестройными косматыми нагромождениями устремившиеся в сторону гор. По радио передали о бушевавшем на всем побережье циклоне. Он снова выругался. Образ его жизни никоим образом не соответствовал этой погоде. Ветер нес тучи с моря, заливая Голову Дьявола потоками дождя, будто между морем и небом наступила жестокая вражда. Единственным пристанищем для Поля оставалась его машина, потому что под навес из брезента, служивший ему укрытием в дневное время, шквалистые порывы ветра нагнали воду, промочив все насквозь.