Мы только что вышли из дома, и, если обернуться, нам ещё будет виден свет из окон. Впереди – тёмный, заснеженный путь до станции. Света фонарика хватит на три километра из пяти. Луна, как нарочно, закутала своё светлое лицо в перину облаков, поэтому нам приходится идти как можно быстрее. Я иду впереди, высоко поднимая колени, сыночек бредёт позади, и снег доходит ему почти до пояса.
– Мамочка, а нас звери не съедят?
– Нет, малыш, не съедят, – говорю я, с трудом сдерживая слёзы.
– А почему не съедят?
– Потому что у них тоже есть детки, и звери сейчас собирают своих деток и ведут их в лесную школу.
Волк, который сопровождал нас почти от дома, оскалился в улыбке и отстал. Поймал за хвостик нерасторопную мышь и пошёл с нею будить своего мохнатого первоклассника… Через сотню-другую шагов кабан, привыкший к тому, что мы проходим мимо по утрам, всхрапнул в своей лёжке и перевернулся на другой бок.
– Мама! А почему этот кабан не пошёл в лесную школу?
– Да, наверное, ему в школу только на следующий год.
– Но он же больше меня!
– Конечно! Он больше, но не старше. Слонёнок почти с рождения больше тебя.
– …
Свет фонарика всё тускнее и прозрачнее. Когда он перестаёт работать совсем, то кажется, будто лес пододвигается ближе к тропинке и кто-то таится за каждым стволом. В темноте ещё труднее удерживать равновесие, но мы идём вперёд, боясь остановиться…
Чем ближе к полустанку, тем явственнее шум товарных, тем ближе радость встречи с единственным в округе фонарём, который висит у шлагбаума железной дороги. И тем обидней будет не успеть к единственной утренней электричке…
Мы, как можем, набираем скорость. Перемешиваем ногами вязкую кашу снега. И проваливаемся всё глубже и глубже.
Поезда, которые проезжают мимо полустанка, устраивают собственную метель, сдувая снег с путей на обочину в высокие сугробы. В мелких местах и мне
по грудь, а что уж говорить про шестилетнего сына.
Если электричка приходит вовремя и не забывает остановиться, то мы, цепляясь руками и ногами за ступеньки, по кальке документальных кадров времён революции 1917 года, забираемся в вагон. И целых десять минут едем в тепле… Потом выходим и бредём по посёлку в школу, мимо домов, в которых одноклассники моего сыночка ещё потягиваются под своими ватными одеялами…
Уф, добрались! Ребёнок в школе. Мокрые насквозь ботинки и брюки сушатся на батарее в раздевалке. Фонарик заряжается в электрической розетке подле классной доски. А мне нужно где-то пересидеть до обеда. В магазинах без денег делать в общем-то нечего, да и вид продуктов сильно возбуждает аппетит. На улице – мороз или дождь. Приходится идти на вокзал.
Там тоже неуютно. Возле кассы, запертой деревянным, словно затвор старинной печи, полукруглым щитом, неумытые, засаленные на вид девушка и женщина. Обвиняют кого-то невидимого в том, что им продали билеты на несуществующие места. И их ссадили с поезда в этой дыре.
Холодные сиденья отделены друг от друга металлическими поручнями. Но мальчик-бомж спит поперёк, животом вниз и вытянув ноги во сне. Иногда на этом же месте отдыхает бомж постарше, лет тридцати пяти – сорока. Суровая дама в чёрном халате, с насурьмлёнными бровями и плохо припудренным синяком на щеке по-хозяйски расхаживает меж измочаленных ожиданием граждан. Голыми руками подбирает яблочные огрызки, фантики. Её лицо светлеет, только когда у стены подле батареи обнаруживается бутылка из-под пива с целым горлышком.
Время от времени дама кричит на весь вокзал: «Уборка! Вещи с пола на скамью!» Её гренадерская стать и зычный голос не оставляют сомнений в том, что дома она бывает часто бита. И потому пассажиры послушно суетятся, услужливо подбирают конечности и просят прощения, когда грязная тряпка, прибитая гвоздями к швабре, елозит по дорогой коже чистого ботинка. Гражданам хочется как-то компенсировать неустроенность этой тётки. Но что ей от того? Подачки ей не нужны.
Около здания вокзала встречаю маленькую собачку. Она, как обычно, на работе. Сама научилась стоять на задних лапах и мелко перебирать в воздухе передними. «Танцует». Праздный скучающий люд вяло наблюдает за её попытками честно заработать себе еду.
Впрочем, собачка неплохой психолог. Она редко подходит к тому, кто явно откажет ей в подачке. Чаще – угощают и смеются. Возле меня собака никогда не пляшет. Она просто подходит и садится рядом… Ну… a мой танец вряд ли придётся кому-то по душе. Высидев у моих ног для приличия пару минут, собака уходит, а я остаюсь стоять дальше.
Подле – бабушка с внуком лет пяти мило беседуют. О хорошем и плохом, почти по Маяковскому. Внук достаёт из кармана трубочку для сока, отрывается от бабушкиной руки, делает пару шагов и бросает изжёванную соломинку на тротуар… Люди вокруг лениво наблюдают, бабушка тоже безмолвствует по столь незначительному поводу. Я достаю из кармана бумажку, аккуратно цепляю ею трубочку и подношу к мальчишке: «Возьми, пожалуйста, и выброси в мусорный контейнер!» Тот послушно хватается за соломинку и бежит к баку. Судя по тому, что он его не ищет, осматриваясь по сторонам, расположение контейнера ему прекрасно известно. Бросает трубочку, заглядывает внутрь, весело улыбается тому, что мусор теперь на положенном ему месте. Я хвалю парнишку, кидаю следом и свою бумажку… Эх, лучше бы сунула в карман. Донесла б до дома и в печку…