К часу дня я уже в школе. Класс сидит в столовой, обедает. Точнее – елозит ногами по полу, ложками по тарелкам. Кто-то надкусывает котлету и морщится, кто-то недовольно копается в макаронах… И только мой малыш серьёзен. Он кушает медленно, основательно. Съедает всё, до последней крошки. До последнего глоточка. Его худенькое личико не выражает особенных эмоций, но я знаю, как ему странно видеть детей, которые так неаккуратно едят. Он всегда говорит мне об этом, когда мы сидим на вокзале и ждём электричку, которая доставит нас на наш полустанок. На 539-й километр N-ской железной дороги.
Мы входим в лес уже на закате и торопимся попасть домой до темноты. Стараемся наступать в свои утренние следы. А они столь глубоки, что на их дне уже наступила ночь. Выходим в половине пятого утра, а возвращаемся в семнадцать ноль ноль… Это если обращать внимание на циферблат будильника. А если просто смотреть в окно, то – уходим ночью и возвращаемся в ночь…
Весной, когда становится светлее, идти веселее и легче. Сугробы, как подгнившие куски арбуза, ломаются под напором шагов. На белоснежных нетронутых полянах появляются весёлые прыщики подснежников. Пригревает солнце, и очень скоро на смену накрахмаленному покрывалу снега приходит голубая дымка прозрачной накидки, сотканной из первых весенних цветов.
Утром мы так же – почти бежим. А вечером – просто идём. Вдыхаем весеннюю сырость и радуемся ей. Первоцветы, или, как их неверно именуют, подснежники образуют воспетый туристами голубой туман. Первые молочные капли цветов ландышей возвращают к жизни трогательный напев из прошлого: «Ландыши, ландыши…» Появление широких на изломе листьев означает, что совсем скоро мы вновь перейдём с шага на бег: комары особенно безжалостны в пору цветения лесного ландыша. Они набиваются в уголки глаз, забираются в уши, залетают в рот… Поэтому нам приходится громко фыркать и отплёвываться всю дорогу до полустанка и назад. И лишь запах креозота, которым пропитаны деревянные шпалы, отпугивал тучи разъярённых супруг комаров. Стоишь на железнодорожном пути и отдыхаешь. Отражать атаки голодных насекомых – неблагодарное и утомительное занятие. Их тысячи, а ты – один.
Некий бывалый путешественник усмехнётся надменно: «Подумаешь, комариков испугались, неженки! Для нас это пустяки! Мне-то уж можно верить!»
Но туристам, в основной массе, верить нельзя. Не потому, что привыкли приукрашивать действительность – просто смещение системы координат повседневности усиливает и деформирует ощущения. Аргумент «я там был, я видел собственными глазами» – не работает. Да, видел! Но не рассмотрел. Был – но не понял сути.
Ты возвращаешь в привычную среду обитания, как игла швейной машинки, которая кивает часто в сторону челнока, соглашается с его образом жизни, но всегда возвращается наверх и отдыхает в перерывах меж строчками, по эту сторону чугунного основания швейной машинки…
Года за два до того, как мы обосновались на
Каверинском, близкий друг предлагал переехать к нему на кордон по соседству. Он жил там совершенно один. Много читал, много писал, много пил от страха и одиночества. Мы готовы были переехать не глядя, чтобы поддержать его и себя. Но надо было выяснить, подходят ли условия для маленького сына. Мы поехали на день. Место оказалось непригодным для малыша. Змеями свисали оголённые провода, щербатые розетки задорно искрили из стен, печь испускала нездоровый дух, а сквозь щели в полу можно было рассмотреть, как мыши играют под домом в пятнашки. Стало ясно, что на ремонт дома придётся потратить много средств, которыми, впрочем, мы не располагали.
В ожидании гостей наш товарищ «надоил» пару ведер берёзового сока. Мы с нездоровой жадностью городского жителя до всего свежего и экологически чистого принялись было смаковать сладковатую живую воду. Но быстро поняли, что в доме делать это небезопасно, а вне его – физически невозможно: комары жаждали составить нам компанию. Сынишку искусали так, что он опух до неузнаваемости.