– Мама, ты чего? Что с тобой случилось?
– Не поняла. Что такое?
– У тебя такая пасмурная кожа. Ты вся красная! Вся!
Оказалось, в пылу работы я забыла об осторожности, и солнце отомстило за мою беспечность сполна. Лицо, руки, все открытые части тела были обожжены. Лоб, веки и щёки были покрыты тонкой корочкой соли. Во время работы мне недосуг было обращать на это внимание, но соль действительно начала разъедать глаза. Надо было что-то с этим делать. Сын потихоньку повёл меня домой. Одной рукой я опиралась на его плечо, другой держалась за рог козы. Когда мы подошли к кордону, глаза уже совершенно заплыли. Обожжённые веки стали походить на мозоли… Ну так, по крайней мере, сообщил сын. Поднялась температура. Я попыталась прилечь, но лежать было нечем, воспалённая кожа жаждала прохлады, да где ж её было взять об эту пору. Сын принёс воды из колодца, но смыть соль не вышло. До лица было невозможно дотронуться.
Когда и каким местом я примостилась, чтобы заснуть, не помню совершенно. А проснулась от приятных прикосновений и вкусного запаха блинов со сметаной.
– Ма-ам! Ма-ма! Просыпайся!
Я попыталась открыть глаза, но не смогла.
– Ой, я забыл, что ты ещё не можешь. Мам, а можно я буду работать пастухом?
– Погоди, как это? Где? И почему у нас пахнет сметаной? Откуда сметана?
– Дядя Игорь дал, он пастух. Когда ты заснула, я вышел во двор погулять. Потом слышу – кто-то идёт, а это стадо коров, и дядя Игорь их пасёт. Я ему рассказал, что с тобой случилось, и он мне дал сметану, он себе нёс, покушать. И я тебе на лицо намазал.
– Ой… как неудобно. А я даже пирожков ему не могу сейчас испечь.
– Да ты не волнуйся, я дяде Игорю суп сварил!
– Какой же ты умничка! – растрогалась я, попыталась всплакнуть от умиления, но глаза этого ещё не умели. Слёзные железы тоже были под ржавым замком ожога.
Несколько дней спустя, когда немного спали отёки и я смогла открыть глаза, куда как кстати пришлась вернувшаяся способность ронять слёзы. Рано-рано утром светлеющее ночное небо с размазанными на нём облаками смотрелось словно манная каша с черничным вареньем. На этом фоне был виден удаляющийся силуэт мальчика в высоких сапогах и плащ-палатке. Он бодро шагал рядом с огромным быком, который явно опасался этого небольшого, но грозного лесного жителя.
А я стояла, смотрела на него в окно и плакала от того, что у него в меню так мало каши и варенья. И улыбалась. Потому, что в его жизни так много неба и облаков.
Дед Мороз
Надеюсь, огня,
что теплится в печи
моей растерянности,
хватит надолго!
Жизнь в зимнем лесу не затихает! И уж, конечно, не останавливается. Более того, зимой её проявления намного очевиднее, чем хитрым скрытным летом. Осенней порой деревья теряют свои кудри, и лес светлеет. Становится просторно и спокойно. А уж когда снег всюду расстелет свои простыни, тут уж и вовсе весело. Каждая тропинка – как книга записей на рождество. «Я здесь был!» – расписывается каждый, кто прошёл мимо.
В городе снег перепачкан подошвами многочисленных прохожих. А у нас просто – Юон! Свет отовсюду, снег – россыпь бриллиантов из ювелирной лавки прошлого, и мелкие, как собачки, косули…
А за окном уже идёт снег. Он засыпал всё вокруг. Пытается своим царственным великолепием прикрыть, заодно с ночью, несовершенство человечьего логова. Старается. Хотя знает: всего он так и не прикроет.
– Нет, ну надо же. Вчера такая метель была, в пяти метрах уже ничего не было видно. А сегодня ясно, мороз… красиво. Ты козу зачем выпустил? – спрашиваю у сына.
– Пусть побегает! Она просилась на улицу!
– Ну пусть. Кстати. По-моему, ей уже надоело бегать по двору. Слышишь, стучится в дверь. Отведи её в сарай, а то простудится.
Сын направляется к выходу, натягивает пальтишко, шапку и улыбается. Теперь у него есть собственная вешалка! Папа обшил досками небольшой участок в прихожей, закрепил крючки на разных уровнях, и теперь у каждого – свои крючочки. У мамы и папы почти на одной высоте, а у малыша намного ниже. На то он и малыш! Выходит на улицу и тут же возвращается с криком: