Я повернулась к мужу, крепко обняла его. Мне стало невыносимо горько. Сколько боли я принесла родному человеку.
Случайность? Их не бывает вроде.
Утром проснулась счастливая от того, что наваждение меня покинуло безвозвратно. А молодец заезжий обратился в коршуна и много неприятностей потом сделал в отместку за неутолённые ожидания, много бед причинил. Но ведь горе – не беда, если рядом тот, кого любишь и кому веришь.
Знаете ли, чтобы оставаться человеком, надо если есть, то немного и красиво, не «сочетаться», а прикасаться к любимому. Когда прячешься от непогоды, то не под обстрелянным временем навесом остановки, а вдвоём и под большим зонтом, «чей парус непременно алый, и где не лжёшь – в большом и малом»… Вот, как-то так.
Грин должен быть счастлив тем, что вовлёк нас в свою фантазию. И пусть у каждого – свой оттенок алого, да паруса же – они как крылья за спиной: не чувствуем, но знаем – они есть. И зовут, и манят, и тревожат…
Корабельные сосны
Для внутреннего
равновесия с внешними силами зла…
Сосны. Запах их липких почек обращает мыслями туда, откуда не бывает возврата. В сочетании с названием породы дерева прилагательное «корабельный» воспринимается без отрыва от влажной подушки, подруги и наперсницы сладких девичьих грёз. Корабельные сосны. Когда мы увидели их впервые, то просто-напросто потеряли дар речи. Да простят меня жители Петербурга, но куда Александрийскому столпу до них. (Не факт, впрочем, что не они стали опорой музы Монферана!)
Рано утром к кордону подъехал милицейский УАЗ и «Нива» охраны заповедника. Из машин вышли два милиционера, лесники и сам начальник охраны – высокий худой мужчина отталкивающей наружности, с застывшей пенкой слюны в углах рта.
Все эти люди в форме приехали допросить нас и обыскать дом.
– Та-ак… Ну и где деньги?
– Не понимаю…
– Где средства, полученные вами преступным путём?
– Объясните, что происходит? В чём дело?!
– Помолчите, гражданочка. Понятые, станьте вот сюда и смотрите. Потом подпишете протокол.
– Что вы ищете? – растерянно шепчу я, едва сдерживая слёзы. Плакать мне было совершенно противопоказано. Я стала хуже видеть. А ведь раньше завидовала людям в очках с диоптрией – тому, что они видят только то, что им хочется рассмотреть.
Конечно, жизнь в лесу приучила видеть не только глазами. Но так сложно отказываться от хороших привычек. Особенно если отличное зрение – одна из них.
Отвлекая себя умозрительными диспутами от публичных проявления слабости, я не заметила, что милиционеры, или, как после рассказывал знакомым сын, «милицейские», пытались перевернуть дом вверх дном. Никакого «дна» и тайников у нас не было. Из драгоценностей – серебряная серьга в моём левом ухе и двухмиллиметровое золотое колечко на безымянном пальце. Денег не было вовсе, до зарплаты оставалось дней восемь. Основная ценность в доме – книги. Частью безвозмездно позаимствованные у родителей, частью подаренные или купленные, а бОльшей частью выпрошенные в библиотеке мебельного комбината перед утилизацией.
Помню, какими глазами смотрел на нас сторож библиотеки, когда мы предлагали ему бутылку водки за возможность выбрать из фондов библиотеки то, что нужно нам. Он строго проверял каждую связку. Просил указать полку, с которой были изъяты тома, и даже некоторые книги заставил вернуть на место, так как «видно, что их стало меньше».
–Но вы же сказали, что завтра их всё равно вывезут и сдадут в макулатуру! Где логика?! То бы у нас было всё собрание сочинений, а так не будет хватать нескольких книг серии.
– Вам читать или на продажу? – строго интересовался сторож.
– Да читать, конечно же!
– Значит, будет так, как я сказал! – поставил точку в споре сторож.– Или заставлю всё выгрузить!
Я хитро глянула на початую бутылку водки и лукаво поинтересовалась:
– А водку выплюнете?
– Да! Легко! – глаза уже нетрезвого сторожа горели праведным гневом в адрес того, кто сомневался в отсутствии у него благородства.
– Ой, да, конечно! – не скрывая сарказма, воскликнула я, пока не одёрнул муж:
– Ты пришла за книгами или поскандалить?
Мы перевязали стопки книг шпагатом, упаковали в мешки и покинули здание библиотеки. Приходили дважды, принесли две бутылки водки и спасли книг столько, сколько нам дали унести. Прочие погибли и, превращённые в мелкую кашу, были разлиты по формам и высушены. Произведения Дюма и Гашека, Горького и Достоевского, Толстого, Паустовского, Гоголя и Шукшина! Множество славных мыслей, выраженных словами родной речи, превратилось в безликое месиво для подстаканников и картонных коробок. Да… какая же была каша в голове у того, кто позволил сделать это…