– Не пугай младенца, – попросила я мужа, – он и так не в ладах с действительностью. – Не переживай, пожалуйста, сыночек. Папа так шутит.
А кролик у нас действительно был. Он жил в уединении. Тихий, безобидный и одинокий. Настолько незаметный, что мы о нём постоянно забывали.
– Ты кормил Роджера? – спрашивала я сына.
– Ой. Забыл! Сейчас покормлю, – и шёл с угощением к ушастику.
Клетки у Роджера не было. Он жил в незапертой коробке, коробка стояла в просторной баньке с кафельным полом, двумя большими окнами и неработающей печью. На печи до заселения Роджера лежала довольно приличная стопка интересных книг по агротехнике. Чтобы кролику не было холодно, в угол положили старый тулуп, рядом сервировали стол. Немного по-кроличьи, отчасти по-спартански – чашка для воды и миска для каши. Но Роджер не протестовал.
Когда к нему заходили, он не прятался, а охотно подходил, прыгая по зачитанным до корешка книжкам, те которые уже давно были сброшены на пол. Роджер постоянно переживал о чём-то, пережёвывал тёмными губами воздух, шелестел ушами, похожими на листья ландышей. И очень любил, когда его брали на руки. Тогда он замирал и время от времени счастливо и осторожно вздыхал.
Мы думали, что вскоре сможем оборудовать кролику местечко на веранде и ему не будет так скучно и одиноко. А пока…
– Мам, можно, я с Рождером погуляю?
– Угу, конечно можно! Это ж твой кролик!
Почти до вечера я с умилением наблюдала, как сын выкапывает из-под снега зелёные листики и угощает ими Роджера. Кролик послушно перескакивал к очередному сугробу и терпеливо ожидал, пока извлекут очередную травинку.
После прогулки сын отнёс кролика в баньку, пожелал ему спокойной ночи и, довольный, вернулся в дом.
– Я и завтра с Роджером погуляю, можно?
– Да конечно, гуляй!
Утром следующего дня сын ушёл к кролику, едва рассвело. Несколько раз я выглядывала в окошко, чтобы полюбоваться дружной парочкой, но двор был пуст. Пришлось одеваться и идти в баньку самой.
То, что я там увидела, привело меня в ужас. Ребёнок сидел, упираясь коленями в покрытый тёмными горошинками пол, и дул в рот кролику изо всех сил:
– Что ты делаешь? – уже догадываясь, что произошло очередное несчастье, спросила я.
– Мне нельзя никого заводить. Они все умирают, – начал свой рассказ малыш. – Когда я зашёл, Роджер ещё дышал. А потом… Он меня ждал, мама! Он хотел сказать, что любит меня, но не успел! И я тоже хотел ему сказать, что люблю! Я сначала думал, что он проголодался и потому умирает. Стал класть ему в рот листочек. А он не мог есть. Потом я делал ему искусственное дыхание… – сын заплакал.
Сдерживая слёзы, я поспешила успокоить его:
– Роджер знал, что ты его любишь.
– Правда?
– Правда, – вздохнула я.
Должны ли мы молчать о своей любви? Нет. И я не стану ждать опалённого вечером дня подреберье , чтобы поведать о своих чувствах тому, кто должен знать о них.
Прайд
Мы тоже так можем, но стесняемся…
Время от времени ребёнок переставал выходить из дома. Наотрез отказывался гулять и полностью посвящал себя творчеству. Рисовал на любом клочке бумаги, мастерил изо всего, что попадалось под руку.
Прежде чем собрать что-либо из конструктора, рисовал чертежи всех стадий сборки. Так появился на свет Карандаш, схема тележки для перевозки еды и газировки с полустанка к кордону.
Сын с увлечением читал всё, что попадалось на глаза. Одной из любимых книг был документальный роман Джой Адамсон «Рождённая свободной». О львице, воспитанной Джой и выпущенной на волю. О большой кошке, которая считала членами своей семьи, своего прайда, людей: Джой, её мужа и пару помощников. Львицу звали Эльсой, и сын был ею временами. Не играл в неё, а был ею, жил её жизнью. Как до того он был примерял на себя нелёгкую судьбу Карлсона, многотрудную Самоделкина, трагическую Белого Бима Чёрное Ухо, лунную Незнайки. Одно время он был даже черепахой Тортиллой! Прикрепив на спину тазик, пытался вжаться под его панцирь, расположившись в центре ковра на полу.
– Не наступайте сюда! Ходите вокруг! А то я утону! Это лист кувшинки. Я тут живу!
После цеплял на нос солнечные очки и читал газету из подшивки. У нас был приличный запас периодики конца середины двадцатого века – сухими желтоватыми прямоугольными полотнами хорошо было растапливать печь. Но и читать такие газеты вдали от регулярных визитов почтальонов было намного интереснее, чем в том, шумном мире, от которого мы убежали. Интересовали даже тираж и время подписи номера в печать.