Возможно, равнодушие няни не ранило бы девочку так сильно, если бы родители любили ее. Но они были недоступны, и видела она их не чаще раза в неделю. Отец занимался космическими исследованиями и часто улетал в колонии. Он был для нее совершенно чужим. Когда отец возвращался из космоса и брал Рану на руки или пытался с ней поиграть, требуя при этом, чтобы она звала его по имени, искусственность и натужность этих попыток лишь подчеркивала нехватку отцовской любви. Что же касается матери… Мать она ненавидела еще сильнее, потому что ее равнодушию не было оправданий. Она постоянно пропадала где-то в доме, устраивая приемы и обсуждая что-то в благотворительных комитетах. Казалось, светская жизнь была лишь предлогом для того, чтобы оставлять Рану без внимания. Не сказать, чтобы она была жестокой: Рана не могла пожаловаться на садистские пытки или наказания, — но в каком-то смысле безразличие матери было более жестоким, чем любые пытки.
В десять лет она поняла, что больше не может так жить, однако выхода не было. Рана пыталась забыться, уходя с головой в книги и видеофильмы, но это было временное бегство, а ей хотелось сбежать от этой жизни насовсем.
Однажды, когда семейный шофер вез Рану в школу, ее осенило. Она увидела стайку беспризорников — нечесаных, патлатых сорванцов, — игравших в «каббади» на тротуаре. Выбывшие из игры садились в обнимку, смеясь и болтая друг с другом с непринужденной теплотой. У них нет ничего, подумала Рана, и у них все, чего ей так не хватает.
Через пару дней она подошла к ним на улице, поменяв свое новое платье на ветхое, заплатанное платьишко няниной дочки и испачкав грязью руки и волосы. Дети спросили, как ее звать, но она, естественно, не сказала, что она Сита Маккендрик, дочь миллионера, владельца «Фонда Маккендрика». Она назвала первое имя, которое пришло ей в голову: Рана Рао.
Ее правильная речь и владение английским языком, ее светлая кожа, которой она обязана своему отцу-американцу, естественно, вызывали подозрение у детей, и в первые дни ей пришлось нелегко. Рану дразнили, вышучивали ее светские манеры и брезгливость, с которой она относилась к объедкам, собранным на ужин, но шутки и подколки не обижали ее, потому что это было живое общение — а именно этого ей всегда недоставало. Со временем, когда она завоевала их доверие, дети оценили ее смышленость и умение отшучиваться (Рана даже на язык стала острее) и подружились с ней. Рана была так благодарна им, что рыдала от счастья.
Она поняла, что нашла настоящих друзей, когда — примерно через неделю после того, как Рана поселилась с ними на заброшенной фабрике — дети велели ей остаться там и не взяли с собой на улицу просить милостыню. Они показали Ране ее собственную фотографию. Она с трудом узнала себя в этой чопорной девочке из привилегированной семьи. Дети сказали, что ее ищет полиция, и даже переселились на месяц в другой район, пока поиски не прекратились. Жизнь была нелегкой: Рана часто голодала, порой мерзла, да и спать на земле было жестко и неуютно. Но она быстро привыкла к трудностям. Они казались ей небольшой ценой за радость жить в новой семье.
Однажды, когда Рана просила на улице подаяние, она увидела в окне фешенебельного ресторана свою мать. При виде этой богатой изысканной женщины, живущей в другом мире, Рана еще раз поняла, как правильно она сделала, что сбежала.
Рана осторожно села, стараясь не разбудить Вандиту, и задумчиво глядя во тьму. В тот день ее мать была в ресторане не с мужем, а с каким-то мужчиной. Он вроде бы утешал ее. Мать плакала, а он прикоснулся к ее руке.
Этот человек, вдруг подумала Рана, очень похож на компьютерное изображение убийцы с Мадригала. Хотя, с другой стороны, на него были похожи все темноволосые и привлекательные европейцы. Это сходство — случайное совпадение, не больше. Рана снова легла и закрыла глаза.
Она жила с беспризорниками четыре года — причем последний год именно под этом мостом, — пока ей давали на улице подаяние. Однако со временем доходы становились все меньше, поскольку люди неохотно подавали подросткам, считая, что те должны сами зарабатывать себе на жизнь. Некоторые из ее подружек пошли в проститутки, но это опасное ремесло. Сутенеры выкачивали из них все деньги, а клиенты избивали девочек.
Как-то Рана прочла объявление о наборе студентов в полицейскую академию. Думая только о том, сколько рупий она будет получать по окончании академии, Рана купила поддельный аттестат об окончании школы и подала заявление. К собственному изумлению, она сдала все экзамены и уже через год начала работать в отделе помощи детям. Она была единственным полицейским в своем отделе, а тот, в свою очередь, был единственным в Калькутте. Восемь лет она старалась улучшить условия жизни детей, выброшенных на улицу: привить им какие-то навыки, а иногда даже помочь получить профессию, чтобы, повзрослев, они могли зарабатывать на жизнь не только проституцией.
Рана лежала на матрасе рядом с Вандитой. Ей снова было десять лет, и она жила на улице… Где, интересно, сейчас ее бывшие друзья? Все они выросли и повзрослели, так что теперь ее друзьями стали эти дети.
Рана улыбнулась при мысли о том, что подумал бы сторонний наблюдатель, увидев, как она мирно засыпает рядом с Вандитой и другими детьми при тусклом свете гаснущей жаровни.
11
Беннетт и Тен Ли под неусыпным наблюдением Маккендрика загрузили в вездеход продукты и научные приборы. Маккендрик, похоже, оправился после пережитых перегрузок. Он обрел прежнюю живость движений и кипучую энергию и сгорал от желания поскорее обследовать Полутьму.
Беннетт поставил упаковки с продуктами на заднюю платформу, Тен Ли пристегнула полиуглеродными ремнями куполообразную крышу, а Маккендрик проверил канистры с водой. Затем они собрались у кабины вездехода, готовые отчалить из недр «кобры». Беннетт тяжело дышал; сила тяжести на Полутьме была немного больше земной, и загрузка вездехода утомила его. Он чувствовал, как гравитация планеты давит на его внутренности, а руки и ноги были словно налиты свинцом.
— Наденьте их на всякий случай, — сказал Маккендрик, протягивая им маски. — Дышать здешним воздухом в принципе можно, но как знать? Пока мы не сделаем анализы, у нас не будет уверенности, что тут нет опасных для жизни микроорганизмов.
Беннетт взял маску и надел ее. Она прилипла к коже, как живая. Маккендрик и Тен Ли последовали его примеру.
Маккендрик открыл контейнер в боковой части грузового отсека и протянул Беннетту массивное короткоствольное ружье:
— Это импульсные генераторы, для защиты. Голос его из-под маски звучал приглушенно. Тен Ли задумчиво посмотрела на Маккендрика:
— Зачем нам оружие?
— Мы не знаем, что нас там ждет, — вздохнул Маккендрик. — Это просто мера предосторожности.
Она покачала головой, пристально глядя на него поверх маски:
— Я не смогу заставить себя убить кого-то.
— Это импульсные ружья, Тен, — сказал Беннетт. — Ты можешь уменьшить силу разряда и поставить его в режим «парализовать». Смотри! — Он передвинул рычажок на своем ружье.
Недоверчиво нахмурясь, Тен Ли взяла у Маккендрика ружье и поставила рычажок на нижнюю отметку. — Мы поведем вездеход посменно, — сказал Маккендрик. — Кто хочет первым?
Беннетт вызвался добровольцем и залез на водительское сиденье. Маккендрик сел рядом с ним и подсоединил свой ком-планшет к пульту управления вездеходом. По команде Маккендрика дверца люка грузового отсека медленно опустилась, образовав пологий трап.
Перед звездолетом простиралась поросшая пурпурной травой равнина. Трава была словно усыпана драгоценными каменьями после грозы. Капли дождевой воды диадемами сверкали в мягком свете Заутрени, превращая равнину в переливающееся разными цветами полотно.
Беннетт включил двигатели, вездеход съехал по пандусу вниз и покатил по лиловой равнине. В кабину ворвался вязкий, влажный воздух Полутьмы.
Вдали показались горы, окаймляющие равнину. Беннетт посмотрел на величественный шар Заутрени. С тех пор как он видел ее в последний раз, Заутреня успела подняться на небосклоне, и Беннетту пришлось задрать голову, чтобы увидеть через прозрачную крышу вездехода нависшее над планетой подбрюшье гигантского шара. Он был таким невероятно огромным, что казался оптической иллюзией. Умом Беннетт понимал, что это реальность, но глаза отказывались в это верить.