вернулась, не фыркнула и не сказала что-нибудь колкое. -Сегодня ровно шестьдесят дней как мы познакомились.- торжественно сказал он.-И растущая луна. -Это что-то из области мистического. А ведь я могла и не остановиться тогда. -Куда б ты делась.- усмехнулся Эльм.-Еще сегодня день моего рождения. -Поздравляю. Но ты не предупредил, следовательно подарок будет в другой раз. -Ты мой лучший подарочек. Анни фыркнула. Они двинулись дальше, деревья убегали от них, а вечерняя темнота все шире раскрывала свои чудовищные лапы. Анни отвернулась. -Позволь спросить, а что тебя так привлекло в моем затылке? -Я увидел тебя- выехал в город бесцельно, развеяться. Ты стояла у двери какой-то забегаловки, грела руки дыханием и читала объявления. У тебя было такое несчастное лицо. Что ты искала там? -Что-нибудь для души и что-нибудь живое. -И оно само нашло тебя. -И ты проследил за мной тогда? -Почти бездумно. А потом понял, что хочу узнать тебя. -Для чего? -Нуу...может, у тебя какая-то беда. И я смог бы помочь.- нашелся он. Не рассказывать же ей, в самом деле, что толкнувшее его завязать это знакомство вовсе не чувство человечности, а самое обыкновенно либидо? -Доброе упрямое сердце. Ты всем помогаешь, или только тем, чья юбчонка выше колен?- хихикнув сказала Анни. От неожиданности он едва не врезался в красиво сложенную пирамидкой груду темно-розовых камней. “Ничего от тебя не скрыть.”- сердито подумал он. Много дней утекло и то, что взволновало его стало глубже, необъяснимей. Он не смог истолковать себе это иначе, чем особенностями человеческого организма, заставляющими думать о ком-то, ждать и радоваться, словом совершать непродуманные и странные поступки. Он притормозил на заранее выбранном месте. И не дождавшись ответа, девушка выскочила наружу. Он пожал плечами и включил радио. “И что я в тебе нашел? Непредсказуемая. Своевольная. Неисправимая.” Из открытой двери тянуло холодом. По радио один из советников гнуснавым голосом рассказывал, в каком порядке правильно подавать документы для регистрации в городе. Эльм переключил станцию. Хотелось какой-нибудь музыки, а не этой нудятины. Все-таки он молод еще, черт побери! И взглянул в маленькое зеркало на панели управления аэрокаром. Морщины. Вроде есть какие-то. А может и нет их совсем. От привычки не отмечать свой возраст он не отказывался. Не старый и ладно. За окном визжала чему-то очень довольная Анни, ласково шуршал остывающий мотор. Шла музыкальная реклама средства от полового бессилия:“Если вы не можете в полной мере проявить свою любовь...”. “И тут про эту чушь.”- раздраженно подумал он и выключил совсем. Ну ее к бесу, фантастику. Поправил однотонный шарф с ромбиками, выглянул в окно. Ему нравилось смотреть за ней. Хотя больше ему нравилось сидеть с ней бок о бок, бедро к бедру и греться ее теплом. Не то чтоб ему было особенно холодно, разве чуток так. Внутри. Анни скакала на месте, подбрасывала вверх целые кучи. Снег падал, живописно оседая на ее плечах и шапочке. Она наклонялась, смеясь, оборачивая улыбающееся лицо к нему и скатывая снег в большой шарик. Еще один накатанный и неровный лежал неподалеку. И вдруг Анни замерла. Просто стала еще одним пятном на фоне близкой ночи. Она стояла, дрожа на ледяном январском ветру и до рези в глазах вглядываясь в пушистую тьму вековых елей. Что она надеялась увидеть там, Анни сама не знала. Но ей безумно нравилась эта природа. Это было и страшно, и горько, и головокружительно одновременно. Хотелось отрастить крылья, или раствориться в воздухе, стать невесомой и взлететь или вспрыгнуть туда, где приземная темнота сливалась с немым поднебесным мраком. Туда, где растаяли остатки хлипкого дневного светила, где пальцы кленов и тополей царапали небосвод. Она бы закружилась в этих ветвях, и всякий раз, опадая на землю с ветром поднималась бы все выше и выше. Она бы танцевала в ветвях, изливая свою странную душу. Или запуталась бы в тех больших ветках сосны, где пушистые иголки становятся продолжениями лунного дыма. Средняя кайма далекого горизонта была уже едко-зеленой, как раствор бриллиантовой зелени и тоненькие проколы белых и серебряных звезд мерцали ей заманчиво, как далекие незнакомые родственники из дальних чужеземных сказочных стран. Раздался голос Эльма. И вспомнился железобетонный гадкий город. В том городе все голо и просто. Снег счищают зачем-то, и не поваляться, и не слепить снежков. Даже лед начали поливать какой-то ярко-голубой жидкостью во избежание травматизма. Таяло, реагент разъедал не только лед. Анни предавала проклятию горе-химиков, прыгая по камням и перебираясь по заборам по дороге в школу. Она уже рассказала об этой неприятности Эльму, воспользовавшись подвернувшимся случаем обругать временных правителей города. Анмир отметил в уме связаться с Эльджем и спросить, кто у него там сейчас химичит. Можно будет изучить формулу и сделать мягкую альтернативу. Еще один маленький шанс проявить свою исключительность. Потом это конечно станет известно всем в городе- Эльдж трепло, и вся его семейка такая- и нового мэра полюбят быстрее, чем разлюбили старого. -Это что за мутата?- снова раздался Эльмов голос, выводя ее из мечтательной меланхолии. Очарование нетронутой природы ослабело окончательно. -Снеговик!- счастливо вскрикнула она, маня его к себе- разделить радость творения. -Ах, снеговик.- отозвался он, силясь вспомнить что это вообще такое. Но так и не вспомнил. Его детство было безрадостным: приют для подкидышей, учеба, прерываемая лишь каникулами, когда все воспитанники ездили за город, а он безвылазно сидел в библиотеке, и снова любимая учеба. Впрочем радость все же была: когда его работы отмечали учителя и его фотография- худенький однорукий пацан в очках и застиранной рубашке- месяцами бессменно висела на доске почета. Он был одним из лучших и стремился стать лучшим. Стал. Переходя в старшую школу, школу для особенных, Эльм столкнулся с подростковой жестокостью. Там были только дети обеспеченных горожан и присутствие в их классе сироты и калеки оскорбляло избалованных юнцов. Над ним потешались как над диковинным зверьком. Его обзывали подзаборником и нищебродом. В него кидались апельсиновыми корками. Когда он находился неподалеку, все зажимали носы и кто-нибудь громким шепотом говорил, что от приютского воняет помойкой. То была гнусная ложь. Но гонители унялись, поняв что у очкарика всегда выполнено домашнее задание и уравнения любой сложности он решает менее чем за тридцать секунд. Однорукий был гением. И ему выделили двоих “телохранителей”. За год он стал генератором всех коварных и полезных идей. Его уважительно именовали Мозгом, его рефераты покупали не торгуясь. Им даже стали щеголять перед параллельным классом. Упомянуть, например, на перерыве в столовой :”Наш Мозг опять взял золото на городской по астроматематике.” было и престижно и модно. У него появились стабильные доходы и он сделал операцию на глаза в одной из приличных клиник Версы. Две недели под бинтами, монотонные голоса одинаковых медсестер, скупые на слова врачи в белом, белые стены, хромированные приборы неизвестного назначения, сплетения тысяч цветных проводов повлияли на его воображение. Именно тогда он понял, что будет конструктором и врачом. Он засел за механику и придумал металлическую руку из шестидесяти покрытых нержавейкой деталей, предшественницу той, что появилась на рынке девять лет назад и завоевала молодому ученому медаль. Вторая рука не стоит по сути ничего без хорошей головы, но для парня из приюта это было уже что-то. Одаренного подростка наконец заметили кураторы школы, познакомили с серьезными людьми, заинтересованными в производстве протезов. У Эльма появились необходимые книги и возможность общаться с теми, кого он в начале своих замыслов боготворил. Это была полная приятных забот и бессонных ночей юность. Школу он закончил с благосостоянием, радужными перспективами и острым одиночеством в молодом сердце. Эльм все так же упрямо сверлил взглядом дырки в своем аэрокаре, периодически убеждаясь, на месте ли она. “Спасибо хоть погулять позвал.”-смирившись думала Анни. Анни прыгала в глубоком снегу, шлепала пестрыми зелено-коричневыми варежками собранный снег. Такая нестерпимо милая, румяная и странная. Между коротенькой черной юбкой и резинкой чулка виднелась полоска бледно-розовой кожи. Невыносимо захотелось обнять ее и увезти к себе, пускай даже против ее воли. И он вновь напомнил себе:” Уголовный кодекс, статья восемьдесят три. От трех до семи лет.” Нет, ему б столько не дали. Вообще б не осудили его- кое-какие привилегии для члена совета. Но он никогда не позволял себе таких грешков и был уверен, что не позволит. Он же не мизантроп какой-то, а правильный, фактически образцово-правильный молодой, ну не совсем может молодой, но все-таки человек и ученый. -Иди ко мне! Разомнись старичок!- прокричала она, снимая с головы шапчонку с помпоном и подбрасывая в воздух. Изо рта ее валил пар. Она выбралась на расчищенную дорогу, показала ему язык и недалеко убежав, провалилась по колено в снег. Он погрозил ей пальцем, но не вышел. Принимать участие в ее странных играх не казалось ему заманчивым. Раз уж он, как она шутливо выразилась, старичок, то должен только смотреть как резвится молодежь. Он представил как она сейчас озябнет, сунет покрасневший остренький нос в рукавицу, жалобненько по