ли правым. А у кого-то, кто посчитал его бессердечным мизантропом, машиной и маньяком, анонимно проголосовал против его старого дорожного проекта за четыре года до этого чудесного дня и благополучно забыл обо всем этом, аплодируя ему, совсем плохая наследственность. Вот только советник Анмир не забыл ничего- такова уж его наследственность. Домой. Работать. Или до рассвета под бледно-розовой лампой проверять чертежи, или искать что бы перечитать в старой давно выученной библиотеке. Нет, не сегодня. Хватит издеваться над собой. Пора и отдохнуть наконец, не вечно же ему считать, изобретать и планировать? Он человек все-таки, хоть и упрямо отрицал это с того дня, как услышал первое обидное слово от сверстников. То было много-много лет назад, в приюте куда его подкинула какая-то подлая неизвестная женщина, имевшая сомнительное счастье быть ему биологической матерью. А теперь он могущественен. И те, кто смеялись над ним, испуганно молчат, узнавая. Или делают вид что не узнают и подобострастно кланяются ему. И он, жалеючи, совсем не “узнает” их, лишь окидывая презрительно-строгим взглядом будущего бога. Вот так справедливость торжествует. У него никогда не было друзей. Зачем? Чтоб выпытывали секреты и кормились с его работ? Свита поющих мадригалы не ходила за ним- он был резок в словах и не понимал, зачем ему любезничать с нулями. Он жил изобретениями и мечтами, хоть и ласкали его слух заслуженные похвалы и благодарности. Нашел в кармане таблетки от головной боли и запасные ключи от аэрокара и быстро вышел прочь. За окном луны медленно и неотвратимо превращались в дождь. Темь заскреблась под желудком, там, где он на прошлой неделе обнаружил неожиданный источник незнакомой допрежде боли, мало сходной с физической. Проверив свой организм всеми доступными средствами, он так и не нашел болячки. Призывно горящие огни Маноры зажгли в его сердце надежду и он вспомнил, как катался в городе вчера, любуясь уличными цветами под стеклянными крышами теплиц. Город, где сны становятся явью и любое, даже самое извращенное человеческое желание облекается плотью. Нужно только знать имена и пароли, и тогда прекрасный и чистый город приоткроет свое порочное нутро. Хрустально-белый фасад, долгие стены и яркие огни замысловатых фонарей. В некоторых его частях светло почти как днем, а в некоторых, где жизнь попроще, есть и закоулки, и тупики. Он вывернул на четвертую линию, самую странную- тут всегда трескался асфальт. Это было словно проклятье какое-то, каждую весну одно и тоже- асфальт разрушался, его счищали, заменяли новым, покрывали закрепителем, проходил год... Анмир свернул на втором повороте, раздумывая оставить ли аэрокар на подземной стоянке и не пройтись ли пешком- воздух был свеж. Удивился этой идее. Как могло ему прийти такое в голову- разгуливать пешком по улицам Маноры? Чтоб привлечь излишнее внимание? Он был уверен- его здесь мало кто знает в лицо. Не всех членов совета знали. Но его одежда, его внешний вид несомненно вызовут ненужное любопытство. Дождь то кончался, то плакал опять. Зонта с собою конечно же не было. Он сбавил скорость, подтянул перчатки, взглянул на себя в зеркало. “Ты, друг, давай завязывай хандрить.”- с укором сказал он себе. Вот она, непредсказуемая человеческая натура. Казалось бы, знаешь себя столько лет, думаешь выучил себя, ан нет. Хочется еще чего-то, чего-нибудь нового и необъяснимого. Как осенний дождь. Порой ему даже хотелось погулять под дождем, без зонтика, как в детстве. Идея была глупа и опасна: в соседнем Крае случилась авария на нефтеперегоняющей станции, в речку стекало все, что только могло вытечь, испарялось и с небес лилась теперь всякая дрянь, а рисковать своими светлыми волосами- предметом особой гордости- он не желал. Заметив два ряда перегоревших фонарей на трассе, Анмир сделал в бортовом компьютере заметку- написать Эльджу, пусть отправит ремонтников. В другой день плевать б он хотел на эти фонари, ну поцелуются два аэрокара(ишь, разгонялись чертовы аристократы), ну погибнет парочка лихачей, глядишь и сэкономят люди на электричестве, и дураков меньше станет. Но теперь это был его город. Проехал мимо памятника Хрустальному столетию. Лысый, бесполый и совершенно голый человек на черном постаменте. В левой руке, поднятой к солнцу, на квадратной ладони блестел граненый хрустальный шар. То был памятник веку неограниченных возможностей и силы человеческой мысли. Шар в руке нагого гиганта символизировал разбитую на округа, поделенную на края планету. Но Хрустальный век подходил к концу. Если б советника Анмира спросили, что последует за ним, то он с уверенностью ответил бы- Золотой век. Век всемогущей науки, век новых открытий и стремительного объединения всех частей Земли. Его, великого Анмира, время. *** День неуклонно превращался в вечер. Стыли роботы-модели в витринах вечерних магазинов, неторопливо поворачивая и грациозно поводя руками блестели искусственным шелком и россыпью старых самоцветов. Застывали фарфором хорошенькие продавщицы, вышедшие подышать и тайком от директора предаться постыдной привычке- курению. Трепыхались деревья, упираясь ветками в уродливые серые, оклееные каким-то бумажным лоскутьем стены, пытаясь пробиться на волю, вон из своих железных тюрем- кадок, где их корням уже тесно. Стены и дороги были кругом, но иногда еще встречались кусочки земли- огороженные, покрытые стеклянными колпаками клумбочки и клумбы. Наступал еще один вечер. Неразборчивое, какое-то замазанное и безликое лицо взирало на окружающую выверенную красоту с черно-белых плакатов. Люди содрали все листки новостей, все объявления о концертах, некоторые даже попытались снять со стен то, что никому вроде бы и не нужно- портрет бывшего главы Совета четырнадцати и мэра-неудачника, пьяницы и весельчака, помешавшегося от любви к малолетнему племяннику и удачно скрывавшего свою постыдную страсть несколько лет. Всегда облаченный в металлические доспехи полустарик и получеловек, он не занимал своего поста, и о нем уже начали сочинять анекдоты один похабней другого. Люди с нетерпением ждали, кто же будет теперь управлять Манорой и о ком теперь можно будет почесать языком. А ей, девушке полных семнадцати и неполных восемнадцати лет, было как всегда наплевать на политику. Сменят кнут на веревку, и ладно. Лишь бы всегда дождь и вечер. -Вейста! Прости меня!- прокричал кто-то. Кто-то проскочил мимо, задев ее плечом и она едва удержалась чтоб не выругаться. Она просто шла и шла, и шла себе вперед. В такой вечер тяжело на душе, особенно одному. В такой вечер в лужах отражаются желтые огни, а палые листья клена скользки и похожи на брошенные тряпочки. Сквозь слезы свет такой размытый и горячий, как маленькое ночное солнце под каждым стеклянным колпаком. Ей очень хотелось хотя бы вислоухого щенка. Но тетя не знала, где его раздобыть. У соседей, например, был еж. Не стародавний конечно же, а так, новая мутация- холодный и складчатый абсолютно голый мешок жира и костей с длинным, увенчанным кожаным шариком носом. И совсем без иголок. У подруги вон ярко-лиловый голубь срал на верхнем этаже и бился в чердачное окно. А ей так хотелось выгуливать и воспитывать щенка. Пускай тоже селекционного, совсем короткохвостого и с маленькими не острыми зубами. Из тех, что давно позабыли как лаять и умеют лишь приносить хозяину тапочки, да тихо спать в ногах. Такой симпатичный живой придаток для одинокого сердца. Чей-то черный аэрокар вдруг с шумом приземлился прямо в конце пешеходных полос. В этой части Маноры запрещено было подниматься в воздух более чем на два дюйма от земли. Нарушение правила фиксировалось электронным постовым. Номер записывался автоматически и хулигану присылалась повестка в управление по транспорту вместе с квитанцией штрафа. Восемь фосфоресцирующих отметин обозначили право ходящего по земле останавливаться на этом отрезке дороги. Это не было грубым нарушением правил- горел зеленый свет. Но она перестала удивляться таким делам. Только подумала с презрением:”Какая зараза!” и тотчас выбросила из головы. Вечером все не так как утром, с этим можно смириться, этим можно даже наслаждаться. А утром всегда холодно. Теперь еще и мокро. Все же лучше, когда не хочется спать и когда вода попадает в ботинки. И ты идешь по дороге и хлюпаешь, хлюпаешь без конца. И горький вечер так незаметно переходит в ночь. В такие вечера хорошо быть не дома. Главное в такие вечера не сидеть в тепле и не смотреть как полуживой город, темнеющий, мигающий оранжевыми огнями медленно превращается в единое бурчащее чудовище, как шумят ночные фабрики и суетятся последние автобусы. А ты- озябший, усталый, и от всего этого чуточку счастливый, оттого что ты существуешь. И не принадлежишь этому чудищу, городу городов, серой сталебетонной стеклянной Маноре с глазами цвета повялых апельсинов. Маноре- городу всеобщего одноликого счастья и якобы процветания. И ты против всего города, хоть и говорят что в такие темные минуты ты с ним наедине. Это как нежеланная свиданка с неприятным, но неизбежным типом- и хочется смотаться, и некуда. И так хочется купить щенка. Где же купить щенка? Возможно через год, когда выпустится из школы. И пойдет работать. Там, где есть деньги, всегда найдется допрежде закрытая дверца. И она откроется, и чьи-нибудь руки подадут ей щенка. Какого-нибудь покрытого канареечн