При таком разговоре я вообще перестала есть, потому что чуть не поперхнулась второй раз.
— Это не оскорбление. Наоборот. Женщина-полузверь, если услышит, к примеру: «ну ты и сука», сочтет за похвалу. Что-то вроде признания близости к исконной Пра-Матери, очень лестно, но бросаться такими словами попусту тоже нельзя… говоря, надо понимать точно, что имеешь ввиду. — Он помолчал и вернулся к теме: — Обычных мужчин в понятиях вольный — невольный нет, запаха нет, пару может составить любой. Вот матери этот «любой» и подошел, все по расчету. Сердцем ни он ее не любил, ни она его.
— Как их зовут?
— Его — Домен, ее — Александра. Тоже расчет — думала, что, если нежеланного мальчика назовет как себя, это поможет смириться с провалом.
— Я помню, ты говорил, что она хотела стать той, кто самым первым ребенком родит дочь. Это очень почетно?
— Да. Именно поэтому она так долго не хотела снова беременеть, боялась неудачи во второй раз, а то и в пятый. Возраст позволял ждать, я у нее появился в девятнадцать лет. Мать вообще, даже для своих, была жесткой и высокомерной, не любила съезжаться на советы, отшельничала, иногда целыми месяцами избегала общения вообще с людьми, не только с большой семьей. На территории поместья построила маленький коттедж и жила там, не подпуская никого, кроме личной служанки. Когда к тридцати на нее стали давить долгом и угрожать исключением за несоблюдение закона, решилась на второго ребенка. Родив девочку, счастливо выдохнула и перестала всех избегать. А отца выгнала куда подальше на другую часть континента. Большего рассказывать нечего.
Нольд потер лоб, смахивая неприятное, и более расслабленно продолжил:
— Тебе не нужно будет производить на всех впечатление. Главный голос за госпожой Один. Это прабабушка Яна, наш матриарх, самая старая из клана, и я убежден, что ты ей понравишься.
— Почему?
Даже улыбку вызвала, и развеяла остатки мрачности на лице. Нольд ответил с охотой:
— Потому что она… нет, не добрая и не мудрая, в старухе безрассудности и свирепости много, хватка у нее, как у настоящей лютой волчицы. Первой родила дочь, но не остановилась, и за следующие пятнадцать лет родила шестерых сыновей, потому что хотела много детей — и что, что мальчики? Только по ее решению за Яном оставили фамилию Один и не дали сдать в обычный детдом подкидышем. А семья буквально выкинула ребенка-урода, как мусор, из семьи. Не сын, а позорная аномалия, какой никогда не случалось. Она же — единственная, кто иногда с Яном общается, приглашая в дом. Редко, но все-таки, и часто ему подчеркивает, что для нее разницы нет в том, кто он обычный или полузверь. Правнук, кровь от крови, и это главное.
— Нольд… а что тебе за все это будет?
— Я законов не нарушаю.
— Это понятно. А негласно? Соплеменники же загрызут и тебя и меня, пусть не буквально, но морально. Жить дадут спокойно?
— Может, и загрызут. Плевать. Ты моя жена, если для кого-то этот факт, как кость в горле, пусть подавятся.
Все, что не доели, сложила обратно в пакет, а Нольд вытер стол салфеткой, убрал мусор и сел не напротив, а рядом на тот же клеенчатый диван.
— Это все вопросы?
— Пока да.
— Тогда моя очередь. Расскажи об отце, и как он умер? Мне кажется, что вчера тебя на защите «раненного» Яна поэтому так сорвало. Прав? Я должен знать.
И я рассказала. Нольд не перебивал ни разу, даже чем-то уточняющим, молча слушал, вникая и думая. А когда я выдохнула последнее, внимательно посмотрел в лицо:
— Кого еще из мужчин ты любила и не спасла? Как он умер?
«Он»… на слове прозвучал мягкий нажим, дающий особое значение. Откуда догадался, что это было не расставание, а смерть? Как почуял, что и с Толлем во мне была капля вины за гибель? Нет, не я поила, не я просила свидания под звездами, и за рулем тоже — не я. Но ведь не остановила.
— Мы вместе на мотоцикле ночью и в дождь разбились, на юге. Я выжила, как видишь.
Нольд приобнял меня и поцеловал в висок.
— Я никого не терял так, как ты. Но я тебя понимаю. — Он немного помолчал, поцеловал еще раз, прежде чем сказать: — С природой справляться трудно, но иногда возможно, я как полузверь могу предупреждать подступление неподконтрольного, а эмоции — это тот же внутренний зверь для обычных людей. Если нахлынуло, то все, ты себе не принадлежишь.
— Отец учил «всегда сначала придут эмоции, и только за ними разум» и призывал умело пользоваться этим.
— Согласен. Но не во всем. Тебе с Серапионом помешал страх — не за себя, а за тех, кто… ведь ты сильнее и живучее своих подруг. Гнев бы помог. Если чувствуешь, что поглощает страх, то старайся переключиться на злость. Сосредоточиться не на цели «защитить», а на цели «уничтожить», и думать не о Варите за спиной, а о том, как Серапиону побыстрее руку сломать.
— Легко сказать. Но совет хороший, я буду стараться.
— Ева… — Нольд легко меня подцепил, развернул и посадил себе на колени. Обнял больше по-теплому, чем как-то чувственно. — Этому никакие тренировки не научат, но постарайся вообще держать голову трезвой как можно дольше. После сигнала о помощи, знала бы ты, какой ужас я спрятал глубоко в себя и гнал к координатам, оставаясь спокойным. Маячок Инквиза на крышу, и мимо всех светофоров, не столкнувшись даже с теми дураками, кто вовремя дорогу не уступил. Я нарочно не думал, что там с тобой, не допускал мысли — цель одна, как можно скорее быть на точке сигнала. Все.
— А тогда, у реки, что тебе помогло не сорваться и не снасильничать по-настоящему? Какая в этом случае мысль тебя сдерживала? Или почему не сожрал, когда после аварии у тебя валялась в отключке, голая?
— С последним — легко, даже зверь не полезет на раненую. Как на ноги встала, так все, барьеры убраны. И время пришлось на мое обострение, так что никакая обманка бы не помогла. А у реки именно она и работала — я думал о тебе не как о человеке, тем более женщине, а как биологической машине, которую нужно заставить лучше работать. Очень трудно. Ладно внешность, но запах… не вспоминай, Ева. С тобой больше никогда так не выйдет, я тебя познал и звереть обречен.
Обречен? Я начинала сомневаться в этом, потому что прямо сейчас сидела у него на коленях, прижималась, и Нольд меня на стол или на пол не опрокидывал. Не всегда он от одного только прикосновения становится одержимым оборотнем, — ведь вчера и сегодня, не при Яне, сколько меня хватал и заламывал, чтобы научить избавляться от плена. Зверь над ним не так уж и властен. Нольд, когда нужно, любит меня по-человечески сильнее, чем по-животному, иначе бы его утешающие и ласковые объятия давно переросли в требовательные.
— Хочу мира, а не войны. Давай за сегодня больше не будет уроков, проведем время просто так? В люди вместе не выберемся, но у нас целый комплекс в аренде.
Он кивнул.
Глава двенадцатая
Утром, после душа я в задумчивости стояла у зеркала в ванной и рассматривала себя. После всех вспышек ощущения жизни, я возвращалась и чувствовала — где горят синяки от железных пальцев и от поцелуев-укусов. Нольд разнообразием не отличался — фиксировал, наваливался и брал властно. И я до метро или до самого Инквиза залечивалась регенератом. До сегодняшнего дня.
Ни следа. Час прошел, и тело вновь целое и чистое. Пользуясь тем, что время есть и железные вилки на кухне появились, пошла и нарочно глубоко разодрала себе ногу — проверить. Кожа полностью восстановилась через пять минут, будто это царапинка… это, с одной стороны, хорошо, а с другой — плохо, вдруг теперь можно забыть о некромантском щите! Опрыскалась замедлителем и снова расцарапала, уже не сильно. Не зажило.
Заклеилась пластырем, оделась и поехала на последний день практики в главном здании.
Наш маленький офис был занят — дознатель разговаривал с Варитой, Элен уже освободил, а до меня очередь не дошла, я чуть-чуть опоздала. Подошла к девушке, что стояла возле автомата с водой, и шепотом спросила: