— Все работает, шутница…
— Ты должна рассказать.
Мы уже несколько минут как сидели в салоне, и Нольд подал голос, мягко сделав ударение на слове «должна».
— Ты уверен, что хочешь услышать это сейчас? Это отвратительно, страшно и больно.
— Я понимаю, что от некромантки услышу про труп или смерть. Что ты там увидела, что так не сдержалась? Говори. У тебя нет и не будет тайн от меня, даже если ты хочешь пощадить мои чувства. Поверь, в отношении матери у меня их нет.
— Есть. Ненависть. Дай слово, что сохранишь холодную голову и не наделаешь глупостей… Думай о нас, о нашем деле и целях, о друзьях и той стае, которую ты сам себе выбрал и за которую отвечаешь.
— Она что-то сделала с Лёной?!
— Нет. Подожди немного… мне самой нужно собраться силами, чтобы выговорить вслух. — Помолчала. Сглотнула комок. — Твоя мать не просто так по нескольку месяцев проводила в отдельном доме, не пуская к себе никого, кроме служанки. Это не блажь и не желание никого видеть. Нольд… она скрывалась от свидетелей на последних сроках беременности. После тебя была не сестра, в эти десять лет разницы ваша с Лёной мать безуспешно пыталась родить девочку. Не получалось… а мальчики ей были не нужны, все пятеро.
Нольд застыл, остекленел. Его глаза из серых стали голубыми, только жутко бледного оттенка, как в инее, он будто ослеп за миг, и смотрел в пустоту бельмами. Мне хотелось его поддержать и поделиться единственно возможным утешением, которым спасалась сама. Тронула за плечо:
— Я упокоила их. Твои братья больше не страдают и ушли в лучший мир, чем наш.
Нольд вышел из машины, бросив дверь открытой и сделал несколько шагов в сторону. Я качнулась сначала, выйти следом, но вовремя поняла — не нужно. Он долго стоял, потом сел в траву и схватил сам себя за волосы, поникнув головой и плечами. Я не могла догадаться — что в нем бушевало сильнее, ненависть, жажда мести или жалость к семье? Той, которой нет и не будет, потому что ее убили?
Было бы лучше, не узнай он страшной тайны? Я думала об этом и испытывала вину, ведь жить в неведении значило сохранить сердце целым, а Нольд теперь до своей собственной смерти не сможет забыть о братьях.
Он вернулся. Сел, захлопнул дверь и выдохнул спазм, вытер лицо одним движением ладони, будто убирал облепившую его грязь.
— Я ее не убью. Хочешь это услышать? Не убью… но сделаю все, чтобы чудовище казнили по закону! Да, тел нет, но могилы остались — хоть один лоскут пеленки и тряпки, доказательство! Пока все женщины здесь, — вернемся. И ты мне поможешь в этом.
— Я сделаю, что скажешь. Но это не все.
Нольд взглянул на меня так, словно я собралась вогнать ему в разодранное сердце клинок тяжелее прежнего. Добить насмерть.
— Я знаю, где держат Лёну. И… я прошу подумать, хочешь ли ты ее во все посвятить? Ей придется жить с этим, как и тебе, знать о матери всю черную правду, да, но и о мертвых мальчиках тоже — знать. Есть ли иное возмездие, Нольд? Чтобы не очернить ваши фамилии, вашу кровь одним только фактом родства с детоубийцей? Я прошу подумать. Но как ты решишь — так и будет, я рядом и сделаю все.
Минуты тишины. Он сидел ровно и смотрел вперед ничего не видящим взглядом, а я не беспокоила — ни словом, ни касанием. Потом услышала тихое:
— Где ее держат?
— Пансионат «Ветер в травах», под именем Ангелины Пирро.
— Едем туда.
Я заснула. В одеяле, в тепле, с чувством скрытого счастья в теле — не могла не заснуть. Дорога укачивала, а мысли, даже самые тяжелые, отпустили на время. Открыла глаза, когда подъехали к посту охраны и железный голос Нольда кому-то сказал:
— Инквиз. Служебное расследование. — А едва заехали на территорию, бросил мне: — Жди, я скоро.
Я бы и так никуда не пошла — как? На мне только туфли, не рассчитывая ни на что, кроме дома, всю рваную одежду скинула в багажник. Часы на панели показывали четыре утра, но на небе беспросветно висели тучи и затягивали темноту ночи надолго. Охранник Нольда не оставил, сопроводил до входа, а там пару секунд потратили на вопросы дежурного администратора или врача, смотря какой там порядок. Больница закрытого типа.
Чуть наклонившись, глянула на все здание через окно — богато здесь. Но с решетками… пока ждала, думала — еще немного и Лёне исполнится восемнадцать. Она будет вольна распоряжаться собственной жизнью в рамках закона стаи, и ей не обязательно выходить замуж прямо сейчас за того, за кого прикажет мать. Возраст юный, живут они долго, можно легко искать свою любовь по-настоящему, чтобы в мужьях был желанный, и дети тогда, когда оба хотят. Хоть в тридцать. Что-то в ее истории не совсем для меня сходилось. На что рассчитывала жестокая Алекс, запирая дочь от всего мира, что она через порог проведет Лёну уже как чью-то жену? Глупости!
Нольд готовил ей место в команде. До моего появления с условием взяться за сектантов, они занимались не слишком опасными вещами. Девушка бы нашла себе дело, не подвергаясь риску. И сейчас найдет, только теперь Нольд ее укроет где-нибудь до дня рождения, чтобы мать не добралась и не отравила жизнь.
Немного поерзав на сиденье, поняла, что нервничаю чуть больше, чем от представления всей стае. Там маститая Хельга Один, королева, но тут истинная нольдовская семья — а я в таком позорном виде. Да и как примет? Теперь я жена, претендентка на гораздо большее внимание Нольда. Вдруг заревнует, по-сестрински?
Повернула зеркало, посмотрелась и причесалась пальцами, выудив пару травинок из прядей. Не представляла себе нашу встречу, но точно не ждала, что буду в этот момент голая… Взгляд сам соскользнул на движение — Нольд появился из двери один, и с ним было что-то не так! Он шел тяжело и медленно, будто проталкивался через толщу воды, а не воздуха.
Плевать — закуталась как могла и вышла из машины босиком, оставив туфли в салоне.
— Что случилось?
— Помоги, Ева… — Он схватил меня через ткань за локоть, и мы вместе пошли обратно к зданию. Его голос сломался и сипел, передавленный каким-то жутким знанием. — Только ты можешь… можешь! Я видел твои золотые глаза, значит, есть силы. Верни ее… умоляю, сделай невозможное, обрати вспять это. Еще вчера ей подали ужин, и Лёна была живая. Ее не тронули, она не развеялась… Ева! Верни!
У Нольда тряслись руки, ноги едва переставлял, а как только накрыло понимание — о чем он, я задрожала тоже.
Персонал переполошен, но никто не бегал, — все в страхе и оцепенении застыли на своих местах, давая нам пройти и застревая за стойками или в проемах других дверей. Тихий растревоженный гул и движение уже за спинами. Нольду давали дорогу, разбегаясь как от огня! Мне становилось страшно от всего — что увижу Лёну зомби и что он так на меня надеется! А я бессильна! Вернуть жизнь в прах невозможно!
— Нольд.
— Ты сможешь.
— Нольд…
Он с такой силой сдавил локоть, что я прикусила губу от боли. И простила ему — за отчаянье, которое исходило и обжигало, как накаленный воздух. Столько смертей за одну ночь… От души одни клочья, и, если не последняя надежда на чудо, Нольд выйдет из клиники с духовным трупом на спине, а то и с двумя. У него не было сил скрывать чувства и держаться спокойнее — лицо сводила судорога, глаза блестели, а вместо дыхания горлом стал пробиваться скулеж. Мужчина сдавался, а я начинала видеть черты брошенного всеми мальчишки, у кого на всем свете одна родная душа — его сестренка.
У двери стоял охранник:
— Я никого не пустил, как приказали…
— Свободен…
Тот сгинул, и Нольд посмотрел мне в лицо.
— Я все понимаю… но попытайся. Сделай хоть что-нибудь! Взови к своему Морсу, выжги этот пепел… иначе я разорву Злату голыми руками, едва она попадется! Я убью всех, и мать, и некромантку за то, что они сделали!
Он шагнул от меня, прислонился спиной к стене коридора и сполз на пол. Сел у порога с закрытыми глазами.
— Помочь можешь только ты.
Я зашла в комнату и закрыла за собой дверь. Долго стояла так, упершись в нее лбом и не поворачиваясь… не могла я помочь. Необратимость смерти неподвластна никому. Уверена, что и сама Злата, натворив столько страшного… нет…