— Прими наши соболезнования, Александр. Тяжелая и невосполнимая утрата для вашей семьи и всех кланов. Елена была прекрасна и стояла на пороге полной жизни, ее смерть будет расследована со всей тщательностью, и виновник от наказания не уйдет. Обещаю.
— Я принимаю соболезнования, Артур.
— К убийствам причастен некромант. И сейчас мне уже не кажется твой выбор служить в Инквизе столь глупым. Мы все недооценивали нелюдей, брезгуя падалью, и упустили опасность развития их черных свойств. Теперь расплачиваются все, и потеря затронула нас.
Нольд спокойно сказал:
— Один представитель — не повод развязывать межвидовую войну. Все некроманты не несут ответственности.
— А завтра? А через год? Каждого носителя нужно передушить сейчас, пока чума не перекинулась на всю падаль, а мир не заполонили трупы. Поздно будет говорить про ответственность.
— Ты слишком мало знаешь о них, и, как следствие, боишься непонятного. В тебе говорит страх, а не разумная предусмотрительность, Артур.
Глаза старика зло полыхнули голубоватыми огоньками. Не как у матери, у той глубокая синева, а здесь обычный для полузверей аквамарин. Нольд сказал, что думает, невежливо задев словом «страх» мужчину, явно неведающего страха. Но, разве он не прав? Смерти боятся все, и люди-животные не исключение, какими бы свирепыми ни были.
Артур не огрызнулся, наверное, счел ниже своего достоинства осаждать молодняк на глупых оговорках. Перевел глаза на меня, улыбнувшись тонко и очень не добро. Оскалился, не показывая зубов.
— Поговорим о другом. Кого ты посмел привести в стаю?
— Еву Нольд.
— Я не спрашивал ее имени. Волк может жрать овец и даже сношать одну, но называть женой и приравнивать к волчицам — бесчестье.
Я не повернула к Нольду головы, чтобы увидеть лица, но резкую ярость почувствовала по изменившемуся воздуху рядом. И без замкнутого пространства вдруг я ощутила — морозное в его чистоте обожгло кожу и оледенило так, что волоски на руках зашевелились. Едва удержалась, чтобы не сцепить их в зябком жесте — смотрелось бы так, будто я себя устыдилась. А это не правда, я разозлилась тоже.
Некроманты — падаль, а лично я — овца. Трудно следовать совету не принимать на свой счет подобные оскорбления. Нольд выдержал тон спокойным:
— В тебе опять говорит страх непонятного, иначе бы ты выбрал слова повежливей, Артур. Если в своей жизни ты познал только овец, сочувствую узости вкуса. Мир животных разнообразней.
Искры опять полыхнули, ноздри едва заметно дрогнули и голос старика глухо зарокотал:
— Ну, расскажи тогда, что за капкан между ног у этой девочки, что ты попался, как вшивый пес, и покорно сунулся в ошейник? Моя мать уже выжила из ума, раз допустила подобное унижение…
— Господин Один, — не выдержала и подала голос, — от вас разит такой завистью, что я сейчас задохнусь. Ваши собратья моложе, и то — мудрее, молчат. Помилосердствуйте.
Да, у них матриархат… Но никогда раньше я не видела взгляда более презрительного к женщине, чем у старшего среди старших сыновей! Он был беспощаднее даже взгляда новоиспеченной свекрови, которая не считала меня человеком. Этот готов был забить под землю, ниже червей и гадов.
— Ты позволяешь ей разговаривать? — Скривился и хмыкнул Нольду: — Невыносимо… Александр, мы все собрались ради главного, отдать долг уважения твой фамилии, по правилу и по истинной скорби от смерти члена вашей семьи. Но и вторая причина есть — никто из нас, в отличие от сук, не примет и не признает никаких прав за этой овцой. Выходка будет стоить изгнания, теперь твое место среди подзаборных безродных кобелей, а не в стае, вместе с человеческим выродком Яном, которого пожалела моя безумная мать.
Нольд качнулся вперед. Я почувствовала, что очередное оскорбление меня и друга, а не отрезание от своих, добило его терпение и выдержку. Качнулась тоже, наперерез, и Нольд остановился, ударившись рукой о мое плечо. Невероятно, но этим касанием мне удалось его сдержать!
Старик цыкнул сухую и победную усмешку и развернулся. Меня саму охватило бешенство, а в голове молниями сверкнули мысли: а что терять? Здесь и так достигнут предел, и я бы посмотрела, унизится ли матерый вожак до драки с презренной женщиной, которая ниже на голову и весит в полтора раза меньше? С падалью? С овцой?
Выпрыгнула из туфель, сделала шаг вдогонку и со всей возможной силой двинула тому пяткой в железную задницу! Пусть все остальные увидят позорный для великого авторитета пинок! Плевать на последствия! А в глазах полузверей картинка останется на всю жизнь!
— Ева!
Нольд сам виноват, — научил уворачиваться. Попытался схватить со спины, ошибившись в том, что хотел это сделать бережно, а я выскользнула. И не остановилась. Перегнулась и прыгнула, оказавшись у старого Одина под боком и в другую секунду врезала маленьким точечным кулаком под полу пиджака, ниже ребер. Тот озверел. Седина поднялась дыбом, глаза залило голубым, и я чудом избежала удушающей хватки горла. Мое преимущество в размерах и гибкости! Слишком маленькая, слишком подвижная!
Фигура Нольда, плотная масса остальных, сдвинувшаяся и потемневшая где-то очень близко от меня, — будто бы остались в другом мире. Вне крошечного пространства для мести! Не осознавая как, но еще через пару мгновений, на один перестук сердца, нырнула за спину противнику и вцепилась в вздыбленные волосы на затылке. По-женски яростно, классически, — выдрать клок на трофей! А старик вдруг, оборвав хриплое горловое рычание, по-щенячьи тонко скульнул. И всей своей звериной силой беспомощно замер…
Все застыли! Не разжимая пальцев, быстро огляделась. Мужчины почти окружили, сам Нольд был в полушаге от нас с приподнятыми руками — застигнутый врасплох за секунду до того, как меня спасти, поймав в объятия покрепче. У Нольда в серых и округлившихся как две монеты глазах отражалось изумление.
И я не понимала, что произошло. Потянула за волосы, боясь отпустить и навлечь полный взрыв, зажимала как гранату без чеки. Шепнула севшим от напряжения голосом:
— Видишь, как нехорошо дразнить дикую южную кошку?
— Вижу…
Наверное, у меня самой глаза стали как две тарелки. Такое покорное «вижу», будто у меня во власти наказания не взрослый мужчина, а нашкодивший ребенок, признающий вину! Что я наделала?
— Госпожа Нольд, отпустите его… — кто-то из толпы с достаточным почтением озвучил просьбу: — Мы просим прощения за то, что наше знакомство началось с недопонимания.
Отпустила. Встряхнула кистью, потому что пальцы готова была свести судорога, и кивнула:
— Ваши извинения приняты.
Артур поправил волосы и спокойно пошел к машине. Будто бы не помнил ничего с того мига, как развернулся к нам с Нольдом спиной, — походка победителя, надменно задранный подбородок и полная уверенность, что за ним осталось последнее слово.
Все стали расходиться. И следующий из старших, судя по возрасту, задержался:
— Об изгнании речи нет. Твой брак признаем законным. Никто из нас тебя больше любить не станет, это по-прежнему, а ненавидеть сильнее начнут. Крепись, брат.
Пожал руку Нольду, и ушел. Все машины по очереди выезжали с парковки, оставив нас на пустынном месте сплошного бетона и эха. Я посмотрела на Нольда:
— Все плохо?
— Все лучше, чем было. Прости, Ева, не знал, что Артура настолько занесет, как никогда прежде не заносило. А материнский захват, это очень внезапно, у нас на взрослых его побаиваются применять даже настоящие матери.
— Случайность, хотела лысину сделать.
— На мне не практикуй, захочешь — на Яне тренируйся, как на бойцовской груше, ему ничего не будет. Но помни — захват действует всего тридцать секунд. — Нольд клацнул зубами так мстительно-радостно, что я тут же стала собой гордиться: — Красивое зрелище. Был бы у меня хвост, — отпал бы. Обувайся и поехали.