Я бежала в укрытиях, бежала по открытым местам, заставляя людей шарахаться. Пересекала проезжие части в момент светофора, иногда между машин, иногда по капотам, и после снова заныривала в глубину улиц и каких-то дворов, не останавливаясь. От меня, кажется, давно отстали. Я не проверяла — силы есть, передышки не нужно, потеряли из вида, или нет, не важно, лишним не будет. Когда это некромантам мешала перестраховка?! Огромная северная столица скроет от любых глаз!
— Не будешь бегать, ворон считая, то и моську не разобьешь…
В маленьком театральном парке я сунулась к питьевому фонтанчику, чтобы умыться. Зеркала нет, смывала присохшую кровь наощупь, а девочка-подросток с испугом смотрела на меня, забыв про своего щенка и его палочку. Пришлось объяснять, что упала на пробежке.
— У вас зубы целы?
Я сделала вид, что прощупала их.
— Целы. Губа только изнутри поранилась, сейчас распухать начнет.
— У вас и тут кровь…
А я и забыла, что сектант где-то по одежде чиркнул. Повертелась, нашла разрез на руке. Водолазка уже размахрилась и краями пропиталась от той крови, что успела брызнуть до заживления.
— Сейчас пластырь дам.
Участливая девчонка полезла в кармашек, достала полоски и протянула одну. А я, влажными пальцами тронув место, размыла присохшее до чистой кожи.
— Ерунда, не нужно. Это только рукав порвался.
Обман не удался, — уже не тот возраст, чтобы совсем не сообразить, что к чему. Она удивленно открыла рот, потом вскинула глаза:
— Вы некромантка?
Я смолчала. И что будет? Визг и вопль, побег до ближайшего патрульного?
— У меня друг некромант, ему двенадцать. Сосед по двору… я умею хранить тайны. И пластыри для него таскаю, потому что он вечно забывает, но говорит, что очень важно. Вам сейчас нужна помощь?
Я скуксилась, почувствовав, что вот-вот вылезет пара предательских слезинок.
— Спасибо. Нет, сейчас не нужна, я, видишь, оправилась.
Но девочка мотнула головой, стянула с шеи цветастый шелковый шарфик и решительно подошла:
— Кто внимательный, тот увидит. Дайте руку. Я завяжу так, будто для украшательства.
И намотала мне поверх локтя, спрятав разрез, а узелки завязав причудливым бантиком. Я бы просто могла закатать рукав, но ничего говорить не стала. Улыбнулась, протянула свою ладонь:
— Ты спасла меня. Я ведь и не подумала об этом…
— Берегите себя. — Та смело пожала, и шепнула, склонив голову. — Во имя Великого Морса.
Люди… мы — скверна и прокаженные, грязь для большинства. А для большинства ли? Если всему виной пропаганда властей, тотальное преследование ради регенерата, и как бы не промывали мозг, создавая образ проклятых смертью, есть на свете те, кто не поддался…
Мы разошлись.
Через пять минут я в том же парке нашла пустую лавку с хорошим обзором вокруг. Случайных слушателей точно не прозеваю. Достала телефон и нажала «пять».
— Хитрожопая паршивка, звонишь узнать, как дела или намекнуть, что я теперь твой должник? Не дождешься. Ты ничего не сделала, за что я бы считал себя обязанным.
— Рада слышать, Парис, и твой бодрый голос, и твой язвительный тон. Со мной все хорошо, спасибо.
— Сама до «Хрустального луча» доберешься? Я буду ждать тебя дома. С паразитом теперь никуда не сунуться, все планы порушил.
— Доберусь… Парис, а как ты нас нашел? Откуда знал, что я в «Тополях»?
— На тебе «Длань Смерти», дурочка. Я знаю теперь, где обе мои гадкие дочери. Что, думали и Злату спрятали от злого пра-пра? Наивные. Ноги в руки и бегом в «Луч». Хотела поговорить, торопись пока я добрый.
Я скинула вызов и внезапно вспомнила, с какой силой Парис вдавил мне в грудь свою ладонь в ту встречу с Хельгой. Чуть сердце не выскочило и ребра не треснули. Так вот, зачем он это сделал. Маяк поставил, ниточку кровного родства прицепил. Нечто, из-за чего всегда будет знать — где загулял непутевый ребенок и почему в одиннадцать вечера еще не дома. Это он хитрожопый, а не я.
Но Великому Морсу я готова простить все на свете. Правильно сказала старая Один «подача отвратная, а содержание стоящее».
До «Хрустального луча» добралась на такси — села в первое свободное на стоянке. В планах было забежать в торговый центр, чтобы сменить одежду и визуально перекроить образ, но раз торопит, то так и поехала.
Поднялась на лифте, думала, что встретит с порога, но Парис ждал в комнате. Расхаживал вдоль низкого столика с россыпью декоративных ракушек.
— Чего лыбишься? Нравится зрелище голого мужика у моей задницы?
— Как грубо… есть что поесть? А то голодная.
— Нет. Садись и спрашивай, что хотела.
— А попить?
— Ты в ресторан пришла?
В пути у меня было несколько минут, чтобы обдумать вопросы, которые я еще вчера разложила по полочкам, собираясь пытать Париса. Про ту же «Дань Смерти». Почему раньше не помогал, а столько лет ждал, чтобы выцепить Нольда по случаю, почему только Злату решил обучать, а не нас всех, хоть мы, его потомки, не такие «чистокровные»? Да, она похожа на его жену, но ведь все мы — его дети… Почему ему столько лет было все равно, что нас ловят и убивают?
И вдруг поняла, что все это похоже на претензии ребенка, которому очень обидно, что отец бросил и ушел из семьи. И чего я хотела? Оправданий и объяснений? Глупо, по-детски, и ничего в прошлом не изменить. Все было, как было, а мотивы Великого Морса на сегодняшний день не имели значения.
Я думала, и нашла свою собственную причину — я хотела принять его «отцом» для себя. То, что случилось в доме Вариты, оголило это желание. Поэтому меня коробило от слова «папа», потому что родного отца я любила всем сердцем, а это чувство нужно еще заслужить. И все же… вернуть в свою жизнь другого родителя, будто возродится семья по крови, будто будет безусловная любовь…
— О чем ты хотела поговорить?
Я подняла к лицу ладонь, отзеркалив то место, где у Париса была маска из праха:
— Это больно?
— Привык.
— А возродиться и увидеть, что стало с миром, некромантами и людьми, — больно?
Парис с подозрением прищурил свои карие, почти до черноты, глаза.
— Ты вернулся к жизни не по своей воле, оставшись один, все близкие в прошлом. Попал в плен, терпел пытки, смог вырваться — и куда? В ничто без никого. Как ты выдержал?
— Я не тех вопросов ждал, паршивка. Оказалось, все еще хуже, чем думал — лучше слюной побрызгай, чем слезами сочувствия. Сдалось мне и то, и другое, но от последнего прям воротит. Зачем пришла? Клинья подбивать не обязательно, втираться в доверие тоже. Что надо?
— Ну, раз ты напрямую хочешь, без обходных путей… Пришла взять свое.
— И что же?
Я шагнула к нему и обняла за шею, прямо поверх рук призрачного Вилли. Только голову положила на другое плечо. Парис дернулся — то ли от неожиданности, то ли от неприятия, но я не отцепилась:
— Стой ровно. И столько, сколько мне будет нужно. Стерпишь, Великий наш, не сахарный.
Стало так хорошо, что захотелось заснуть. И стало плевать, что обнимала я истукана, а не человека, настолько Парис задеревенел от напряжения. Только минуту спустя, или две, он шевельнулся. Ждала, что все, не выдержал, и сейчас прямо за волосы оторвет, но он просто положил ладонь мне на затылок.
— Ты еще пожалеешь, гадкая некромантка, и выходка тебе дорого обойдется.
— Страшно-то как… я правда хочу есть и пить, угости хоть чаем, не будь злым.
— Уговорила. Отодвигайся давай.
Я улыбнулась — а сам никак, выходит. Хлестануть грубостью на искреннее объятие у него совести не хватило. Я сделала шаг назад, а Парис демонстративно отряхнул с себя несуществующие следы. Покривился лицом, показал мне всю возможную гадливость, но я уже не поверила. Не тот был тон в голосе, и его «пожалеешь» походило не на угрозу, а предупреждение — привязанность, это всегда то, что «дорого обходится».