— Раньше у меня не было никаких сомнений — хотела стать геологом, как папа. А теперь… — Лида подняла глаза, как бы ища на потолке ответ на безмолвный вопрос. Глаза у нее были карие. А голос чистый, звенящий. — Тетя советует идти в медицинский, но что-то не хочется.
Я знал, что отец Лиды, известный в городе геолог-нефтяник, арестован, и мать тоже. Жила она у тети с дядей.
— Наверное, пойду на филологический, — сказала Лида. — А ты куда собираешься?
— На архитектурный. В Ленинграде, в Академии художеств, есть архитектурный факультет. Вот я туда хочу поступить.
— Ленингра-ад! Как хорошо… такой замечательный город…
— Ты там бывала?
— Нет. Только мечтала. Вон ваш Марка пришел, — кивнула она в сторону двери.
Я замахал рукой Марке, вошедшему в зал, но он не увидел и сел, отдуваясь, с краю. Наверно, мчался во всю прыть.
Тут погас свет, и начался фильм «Семья Оппенгейм».
Мы читали много и беспорядочно. Может, самым ранним сюжетом, образом, поразившим мое воображение, была прогулка капитана Немо и Аронакса по океанскому дну. Матрос Негоро сунул топор под компас, меняя курс корабля, завлекая благородных путешественников в страшную Анголу, — схватить бы мерзавца за руку. Казан, сын Казана, басовитым лаем оглашал леса Канады, по которым бродили бородатые трапперы. Ну, а длинное, бьющее без промаха ружье Натаниэля Бумпо, Зверобоя… А гиперболоид инженера Гарина… А ужасные шнурки тугов-душителей из романа Луи Жаколио «В трущобах Индии»… А жуткие события, разыгравшиеся на утесе Загубленной Девушки (помню, как мы однажды на пляже в приморском селении Бузовны, куда приехали школьной гурьбой, затеяли читать вслух майн-ридовского «Белого вождя», это было старое издание, в старом переводе вышеупомянутый утес сохранял испанское название — Нинья Пердита, — и мы, дурачки жизнерадостные, покатились с хохоту.) А Питер Мариц, юный бур из Трансвааля (вот, не могу вспомнить автора этой книжки, не уступающей в увлекательности Буссенарову «Капитану Сорви-Голове»)… Не забыть бы Шерлока Холмса… и капитана Фракасса… и Фому Ягненка…
Мыслимо ли все перечислить?
Мы подрастали, и менялось чтение — приключенщину и фантастику вытесняла классика. Преподаватель литературы Николай Степанович Плещунов учил рассматривать образы героев как бы в трех измерениях: ум, чувство, воля. В судьбе Анны Карениной главенствовало чувство, в поступках Пьера Безухова — чувство и ум, а вот Рахметов был интересен прежде всего с точки зрения воли. Так же, конечно, и Семен Давыдов, и Кожух. С последними персонажами была полная ясность: революционеры, новые люди — они и должны были олицетворять железную волю. (Рассказ Лескова «Железная воля» я прочел значительно позже, когда однозначность нашего мировоззрения сильно пошатнулась.) А вот что было делать с фадеевским Мечиком? Ну да, презирать за интеллигентскую хлипкость, чего ж еще. А эренбурговский Володя Сафонов, повесившийся из-за неспособности преодолеть отрыв от коллектива строителей Кузнецка, — с ним что делать? Ведь жалко…
Непростые вопросы ставила эпоха. Но в школьные-то годы мы еще не искали ответов. Эпоха казалась истинной, справедливой.
В старших классах увлекались Хемингуэем, Фейхтвангером.
Странное очарование исходило от «Прощай, оружие», «Фиесты», «Иметь и не иметь», от «Снегов Килиманджаро». Почти всегда хемингуэевский герой был не очень счастлив, но свободен в выборе и весьма симпатичен. Нам нравился стиль: как бы обнаженная простота слов, но сколько переживаний и даже трагедий в подтексте!
Фейхтвангер был всегда серьезен, обстоятелен, и в каждом романе — историческом ли, современном — был у него на заднем плане умный ироничный персонаж, глубже других понимавший происходящее. Конечно, для нас всего важнее была у Фейхтвангера антифашистская тема — в романах «Успех», «Семья Оппенгейм» (Опперман в позднейшем варианте), «Изгнание» мы видели поразительное победоносное шествие фашизма в одной из самых цивилизованных стран — в стране Гете, Шиллера, Карла Маркса…
И вот «Семья Оппенгейм» ожила на экране. Мы перенеслись из нашей счастливой страны с передовым строем в несчастную Германию, попавшую во власть нацистов, фашистов — вот этих наглых, откормленных, со свастикой на рукавах. О, как мы ненавидели этих молодчиков и их бесноватого, как писали в газетах, фюрера!